— Наташ, господи! Что случилось? Что с тобой? Кто это сделал? Где ты была? — завалил ее Бен вопросами, приобнимая и помогая добраться до бревна у костра.
Ее плечи мелко вздрагивали под его рукой, а из горла Старшей вылетали крошечный всхлипы. Словно она рыдала несколько часов подряд и никак не могла остановиться. Ее лицо было перепачкано кровью, а на шее уже засохла небольшая ранка.
Так и не дождавшись ни слова, Бен поспешил укутать Старшую своим плащом, схватил полотенце, намочил и принялся аккуратно стирать грязь, кровь и засохшие слезы с ее лица. Она не сопротивлялась, что перепугало Бенедикта еще сильнее, чем ее вид. Закончив с лицом, он поднес бутылку, уговорив Стейну вымыть руки. Дождавшись кивка, он помог ей с водой и даже уговорил умыться.
А потом они сидели рядом. Гриша крепко обнимал Наталью, чувствуя, как она дрожит. Он стискивал кулаки и зубы, чтобы не сорваться на крик. Жуткие мысли всплывали в его голове, но каждую он отважно гнал. Лишь когда Старшая перестала трястись в его руках, ее дыхание выровнялось, и она положила голову на плечо Бену, зазвучал чужой хриплый голос:
— Почему так больно, Гриш?
— Я не знаю.
— Говорят, сердце можно разбить, но у меня все тело вдребезги. И болит.
— И нужно напоминать себе, что необходимо дышать, хотя это тоже больно?
— Да.
— И хочется перегнать всю боль в руку, чтобы отрубить ее и не мучится? Но это невозможно, потому что боль везде. Словно ты сама — одна большая глубокая рана?
— Да.
— И страшно закрыть глаза, потому что все равно придется просыпаться?
— Да.
— Это любовь, Наташ.
— Вот же блядство.
Гришка сдержанно рассмеялся. Наташа никак не среагировала на его веселье, лишь тихо спросила через несколько минут молчания:
— Как ты жил без нее?
— Плохо.
— Долго?
— Пять лет… словно вечность.
— Ты любил ее, когда уходил?
— Я всегда ее любил.
— Где взять силы, Гриш? Как с этим жить?
— У меня всегда был Север. Бой — мое спасение. И ты.
— Я не смогу.
— Сможешь. Просто попробуй захотеть. У тебя есть музыка и Волки. Ты нужна нам, родная.
— Ох, милый.
Наташа крепко прижалась к Грише, от души глотая легкое обезболивающее его сочувствия, подбадривания и похвалы. Она все еще не чувствовала ничего, кроме боли, но где-то вдалеке снова замаячил смысл и суть. Она вспомнила свое имя, своих подопечных, свой путь. На фоне пережитого ужаса теперь это казалось мелким и незначительным, но все же Стейна начала возвращаться из ада. Не без труда.
Они уютно молчали, греясь у костра, больше не разговаривая. Бен лишь тихо спросил:
