— Да вы не беспокойтесь…
— Так нельзя.
— Не беспокойтесь…
— Так нельзя.
— Да что я, маленький?
— Гы… гы…
…Снег идет. Плывут ко мне мои меднолицые ученики. Это последний урок. А по дороге домой будет пахнуть снегом. То, что полагается узнавать всю жизнь, за один урок не узнать. И за год не узнать. А школа холодна, как склеп…
— Что там случилось?
— Багреева плачет, — говорит кто-то.
— Что случилось? — спрашиваю я громче.
Я иду меж партами. Жалкий огонек лампы, словно пес, бежит за мной следом. Тени мечутся по стене. Багреева уронила голову на руки.
— Что случилось?
— Она не говорит…
— Верк, а Верк, — говорит Маша Калашкина, — да ты что?
— Может, у нее чего болит? — шлепает губами Цыганков.
— Влюбилась, — смеется Абношкин.
— Иди ты! — оборачивается к нему Маша.
Я учитель. Я педагог. Я старший. А она плачет, Вера Багреева. Трясутся ее плечи. Сильно плачет и молча.
— Что случилось?.. Ну что?..
— Можно, она домой пойдет? — спрашивает Маша.
— Проводи ее, — говорю я.
Вера, не поднимая головы, натягивает тулупчик.
— Застегнись! — кричу я вслед.
Свет лампы бежит за ними до самих дверей. Потом он медленно возвращается на свое место.
Снег идет. Желтые хлопья ударяются о черное стекло.
Я вас любил безмолвно, безнадежно…
Когда-нибудь вы поймете, черт вас возьми, что это все значит. И я слышу голос Маракушева.
— Гы… гы… — говорит он.
Ему торопиться некуда. Он любит историю. В его громадном теле есть место для всей истории. Но я жалею его. Сам не знаю почему, но жалею. Мне жалко этого громоздкого испуганного историка.
— А если выгонят? — спрашивает он.
— Да за что же?..
— Гы…
— Не может этого быть.
— Ну, сократят.
— Другое место найдется…
— А дом?.. Гы…
У него две кельи. Это его дом. С видом на речку Серёну. И громадная керосиновая лампа. И кадушка с солониной в сенях. И тощая, похожая на старую корову, истеричная жена. И трое детей.
— Чего жалеть об этом доме? Сырость, теснота…
— Гы… Две комнаты, а?
— Да лучше уж в какой-нибудь городишко. Там хоть свет есть, в кино сходить можно…
— Это-то все верно… А у меня здесь поросенок…
— Мясо купить можно…
— А купилка?.. Гы… Я своего осенью под нож — всю зиму щи с мясом. И картофель свой…
Щи с мясом — это хорошо. А у меня в келье — кастрюля вареного картофеля и ничего больше.
— А нельзя у вас сала немного раздобыть? — спрашиваю я. — Пока в город выберусь…
— Грамм пятьсот смогу, — говорит Николай Терентьич, — пятнадцать рублей. Сало розовое.
— Что?
— Розовое.
Снег идет. Плачет Багреева Вера. Школьный колокольчик раскалывается от усердия. Вот сейчас звон прекратится, и трамвай тронется с места.
