Мы сидим втроем на каком-то бревне. Я отхлебываю суп прямо из котелка.
— Фрицы сопротивляются, — говорит Сашка.
— Теперь уже пошло, — говорит Коля.
— Теперь наши стали и днем летать, — говорю я.
— А голова-то у тебя цела? — спрашивает Коля.
— У него голова как котел. Все выдержит, — говорит Сашка. Он смеется. Тихонечко. Про себя.
— Жалко Шонгина, — говорю я.
Мы молча доедаем суп.
— А тебе без ложки-то легче, — говорит Коля, — хлебнул пару раз — и все. А тут пока его зачерпнешь, да пока ко рту поднесешь, да половину прольешь…
— А я тут ложки видел немецкие, — говорит Сашка, — новенькие. Валяются. Надо бы тебе принести их.
И он встает и отправляется искать ложки. Будет и у меня ложка! Правда, немецкая. Да какая разница… Сколько я без ложки прожил! Теперь зато с ложкой буду.
Ложки и в самом деле хорошие. Алюминиевые. Целая связка.
— Они мытые, — говорит Сашка, — фрицы чистоту любят. Выбирай любую.
Ложки лежат в моих руках.
— Они мытые, — говорит Сашка.
Ложек много. Выбирай любую. После еды ее нужно старательно вылизать и сунуть в карман поглубже. А немец тоже ее вылизывал. У него, наверное, были толстые мокрые губы. И когда он вылизывал свою ложку, глаза выпучивал…
— Они мытые, — говорит Сашка.
…А потом совал за голенище. А там портянки пропревшие. И снова он ее в кашу погружал, и снова вылизывал… На одной ложке — засохший комочек пищи.
— Ну, что ж ты? — говорит Коля.
Я возвращаю ложки Золотареву. Я не могу ими есть. Я не знаю почему…
Мы сидим и курим.
— «Рама» балуется, — говорит Коля и смотрит вверх.
Над нами летает немецкий корректировщик. В него лениво постреливают наши. Но он высоко. И уже сумерки. Он тоже изредка постреливает в нас. Еле-еле слышна пулеметная дробь.
— Злится, — говорит Коля, — вчера небось по этой улице ногами ходил, летяга фашистский.
А Сашка по одной швыряет ложки. Размахивается и швыряет. И вдруг одна ложка попадает мне в ногу. Как это получилось, понять не могу.
— Больно, — говорю я, — что ты ложки раскидываешь?
— А я не в тебя, — говорит Сашка.
А ноге все больней и больней. Я хочу встать, но левая нога моя не выпрямляется.
— Ты что? — спрашивает Коля.
— Что-то нога не выпрямляется, — говорю я, — больно очень.
Он осматривает ногу.
— Снимай-ка ватные штаны, — приказывает он.
— Что ты, что ты, — говорю я, — зачем это? Меня ж не ранило, не задело даже… — Но мне страшно уже. Где-то там, внутри, под сердцем, что-то противно копошится.
— Снимай, говорю, гад!
Я опускаю стеганые ватные штаны. Левое бедро в крови. В белой кальсонине маленькая черная дырочка, и оттуда ползет кровь… Моя кровь… А боль затухает… только голова кружится. И тошнит немного.
