Риоджи посмотрел на часы. Уже десять, ему пора ложиться спать. Завтра среда, потом четверг и наконец пятница… решающий день, когда больного прооперируют и они все увидят, как, выращенная ими печень, себя проявляет. Кто будет реципиентом? Наверное Наталья и Стив уже знают. Позвонить Стиву? Внезапно Риоджи понял, что не позвонит, потому что вполне может подождать до завтра, что не так уже ему все это любопытно: кого будут оперировать, как пройдет операция и даже, как поведет себя орган, который в пятницу извлекут из контейнера. Какая скука! Рутинная нудятина, которой он из последних сил заставляет себя интересоваться. А может правы те ребята-натуралы: это уже не его мир, он в нем лишний? Или нет, что это на него нашло! Прямо стыд. Риоджи включил телевизор и в новостях послушал о мирной демонстрации натуралов перед зданием Ратуши. «Ну, не совсем мирной… Журналисты, как всегда, врут» — подумал он, засыпая и думая о завтрашнем рабочем дне. Риоджи знал, что ему ничего не приснится, потому что в его снах тоже была пустота.
Придя на работу, Наталья еще успела окунуться в атмосферу тревожности, царящую в лаборатории. Она сразу поняла по поводу чего коллеги волнуются, но у нее были совершенно другие проблемы. Даже, если орган номер 2 окажется негодным, что, как Наталья была уверена, было маловероятно, что с того… конкретный реципиент не будет прооперирован, они будут работать с другим. Когда она уходила в реанимацию, все, вроде уже пришло в норму. Наталья видела сосредоточенное лицо Люка, излучающее уверенность в своих действиях, и ей в который уже раз пришло в голову, что Люк хорош, самый здесь лучший: блестящий специалист, сильный, красивый мужик, знающий себе цену. По сравнению с ее русским простаком Сашкой…, хотя как же глупо их сравнивать. Сашка — это хорошо отлаженная секс-машина, как в ее московской юности говорили, «станок», а Люк, он… интересно какая он «машина»…
Когда Наталья шла по коридорам хирургического корпуса, она все еще думала о том, кто для нее Люк. Машинально ее взгляд отмечал сидящих на стульях, в ожидании своей очереди, стариков и старух. Основные пациенты больницы, почти все натуралы. Вот кто-то на инвалидном кресле, трудно даже понять мужчина или женщина: почти бессмысленный взгляд, наклоненное вбок тело, явное последствие инсульта, и этот жуткий, бьющий в уши, громкий напористый голос. Человек явно говорит сам с собой, может что-то пытается объяснить, не замечая, что никто его не слушает. Крякающие звуки, связывающиеся в какие-то едва различимые слова, раздаются в тишине, как навязчивые крики птиц. Все делают вид, что ничего не замечают, стараются на существо в кресле не смотреть. На старухах темные ортопедические туфли запредельно больших размеров, на руках старомодные кольца, сквозь тоненькие седые кудельки, довольно плохо вымытые, видно розовую лысину. Среди стариков есть франты: один почему-то в ковбойских сапогах, в руках большая шляпа, другой в яркой майке с эмблемой футбольного клуба. Медсестра вызывает стариков по именам, фальшиво улыбаясь и спрашивая каждого, как его дела… это не более, чем часть приветствия, но старики отвечают… я в порядке… у меня все прекрасно… отлично… чудесно… Если все так хорошо, то зачем ты пришел? Вообще по-сути дурацкий, типично такой американский, вопрос, звучавший в больнице особенно фальшиво… как дела? Плохо дела, я болен и пришел лечиться, но с идиотским оптимизмом отвечаю, что все хорошо, потому что так принято… Старики-натуралы идут внутрь помещения, шаркая ногами и тоже, непонятно чему радуясь, улыбаются, показывая одинаковые дешевые вставные челюсти. У кого-то трубочки в носу, баллон с кислородом за спиной, другой в почти черных глаукомных очках, у многих в ушах розовые горошины слуховых аппаратов.
