Байкеры смеются над моими жалкими потугами. Я вроде вижу их лица, но картинки не складываются в образы, в людей… я разучилась видеть людей. А это и не люди вовсе, они угроза. Изнутри прорывается утробный крик, выливается наружу ударной волной. От таких звуков в горах начинаются лавины.
От неожиданности байкер отпускает меня, и я срываюсь с места, вспарывая лёгкие резким дыханием.
Я больше не доверяю ночи, а жаль. Она была последней в моём списке доверия, ничего другого не осталось.
Ближние фонари разбиты, и тьма заглатывает меня, пряча от любопытных глаз. На полном ходу разбиваюсь о дверь забегаловки и вслепую тыкаю ключом, когда над ухом раздаётся резкий голос.
— Неплохо бегаешь! Спортсменка?
Байкер кладёт руку на моё плечо, и его прикосновение парализует, как шокер.
— Тебе добровольно не дают, приходится насиловать? — огрызаюсь, судорожно пытаясь нащупать замочную скважину.
— Намекаешь? Я вообще-то не собирался, но если предлагаешь…
— Я ничего не предлагаю! Отпусти меня!
Дёргаюсь и с силой кусаю его за плечо. Это глупо, потому что на байкере кожаная куртка.
— Ты голодная, что ли? — смеясь, отодвигает меня от двери и накрывает собой, вдавливая в стену. — Ну, ты зажигаешь! Совсем невменяемая? Ты зачем так орала?
Я с силой дёргаюсь, пытаясь высвободиться, и ругаю его последними словами. Даже угрожаю, кажется.
Он вырывает ключ из моей руки.
— Остынь, полоумная! — орёт, отпирая дверь. — Я платок твой принёс, ты его уронила!
Не принёс, а бежал за мной, бежал быстрее меня.
Открыв дверь забегаловки, байкер заглядывает внутрь и морщится.
— Ты что, работаешь в этой дыре?
Вопрос остаётся без ответа.
Толкнув меня внутрь, байкер вставляет ключ в замочную скважину изнутри.
— Запри дверь и сиди здесь до открытия. Раз наняли полоумную, пусть разбираются. И больше не гуляй по стоянке в такое время. На всю голову больная, от такой и психиатры открестятся! — он сопровождает диагноз отборным матом и растворяется в темноте.
Руки дрожат так сильно, что удаётся запереть дверь только с третьего раза. Я заползаю под прилавок и сижу там, с трудом моргая сухими глазами. Слёз нет. Их никогда нет. Иногда я касаюсь щёк мокрыми пальцами и смотрю на себя в зеркало. Капли сползают к подбородку, зависают на губах. Слёзы — это очищение, великое благо, я его не достойна.
Половина пятого утра. Я тщательно анализирую каждый звук, даже крики утренних птиц. Мимо проезжает грузовик, ещё один. Хлопает дверь, незамысловатая мелодия ночного радио прерывается в середине такта.
