В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями] | страница 43

Последние дни по три-четыре раза в день объявляют тревоги. На них никто уже не обращает внимания. Постреляют, постреляют, — самолета так и не увидишь, — и дадут отбой.

Валега встречает насупленным взглядом исподлобья.

— Вы же знаете, что у нас духовки нет. Два раза уже разогревал. Картошка вся обмякла и борщ совсем… — Он безнадежно машет рукой, разматывает борщ, завернутый в шинели. Где-то за вокзалом начинают хлопать зенитки.

Борщ, действительно, замечательный. Мясной, со сметаной. И откуда-то даже тарелки — красивые, с розовыми цветочками.

— Совсем как в ресторане, — смеется Игорь, — еще бы подставки под ножи и треугольные салфеточки в стакане.

И вдруг все летит к чортовой матери — тарелки, ложки, стекла, висящий на стене репродуктор.

Что за чорт?..

Из-за вокзала медленно, точно на параде, плывут самолеты. Я еще никогда не видал такого количества. Их так много, что трудно разобрать, куда они летят. Они летят стаями, черные, противные, спокойные, на разных уровнях. Все небо усеяно разрывами зениток.

Мы стоим на балконе и смотрим в небо. Я, Игорь, Валега, Седых. Невозможно оторваться.

Немцы летят прямо на нас. Они летят треугольником, как перелетные гуси. Летят низко — видны желтые концы крыльев, обведенные белым кресты, шасси, напоминающие выпущенные когти… Десять… двенадцать… пятнадцать… восемнадцать… Выстраиваются в цепочку… как раз против нас. Ведущий переворачивается через крыло, колесами вверх, заходит в пике. Я не свожу с него глаз. У него красные колеса и красная головка мотора. Включает сирену. Из-под крыльев вываливаются черные точки. Одна, две, три, четыре, десять, двенадцать… Последняя — белая и большая. Закрываю глаза, инстинктивно цепляюсь за перила. Слышно, как «певун» выходит из пике. Потом ничего уже нельзя разобрать.

Сплошной грохот. Все дрожит мелкой противной дрожью. На секунду открываю глаза. Ничего не видно. Не то пыль, не то дым. Все затянуло чем-то сплошным и мутным… И опять свистят бомбы, опять грохот. Держусь за перила. Кто-то сжимает мне руку, точно тисками — выше локтя. Лицо Валеги — остановившееся, точно при вспышке молнии… Белое, с круглыми глазами и открытым ртом… Исчезает…

Сколько это длится? Час, два или пятнадцать минут? Ни времени, ни пространства. Только муть и холодные шершавые перила. Больше ничего.

Перила исчезают. Я лежу на чем-то мягком, теплом и неудобном. Оно движется подо мной. Я цепляюсь за него. Оно ползет.

Мыслей нет. Мозг выключился. Остается только инстинкт — животное желание жизни и ожидание. Даже не ожидание, а что-то не объяснимое словами… Скорей бы, скорей. Что угодно — только скорей!