— Почему? — Тихо спросил я их. — Почему я вернулся только сейчас?
* * *
МЕДЕЯ
— Значит, он вернулся? — Повторила мама и, словно разговаривая сама с собой, еще тише добавила: — Только сейчас…
В ответ я лишь пожала плечами:
— И главное непонятно — зачем?
Мамина ладонь мягко легла мне на плечо:
— Он никогда не сможет уйти от тебя. Сколько бы ни пытался, всегда будет возвращаться. А ты всегда будешь его ждать. В этом и заключается благословение Афродиты. Для мужчины и женщины это одновременно величайший дар и страшное проклятие.
Странно, почему мама была так добра к Ясону, ведь он разбил ее сердце почти так же, как мое. Не хотелось обижать маму, но…
— Ма, ну неужели ты веришь в эти сказки? Все-таки в двадцать первом веке живем, а?
Она улыбнулась мне, словно неразумному ребенку:
— Но ведь пока все так и выходит. Он вернулся.
Я только пожала плечами:
— На открытие памятника и только. Встретится с братьями, напьется в таверне, а потом соберет свои манатки и свалит.
Мама нежно пропустила меж пальцев прядь моих волос:
— Он уже увидел тебя, моя девочка. Никуда теперь твой Ясон от тебя не денется. Здесь остался его якорь, а ты его маяк. Свет его очей.
Не припомню, чтобы Гликерия Ангелисса прибегала к такому высокому пафосу. Я потерлась щекой об ее руку и примирительно сказала:
— Поживем, увидим, мама. Я уберу посуду.
— Хорошо, — мама повернулась к столу, — а я уложу Тесея.
Малыш уже спал, пристроив голову на руку прямо между своей тарелкой и кружкой. Мы с мамой понимающе переглянулись и улыбнулись. Ничего удивительного, если учесть, что свой день этот непослушный мальчишка начинал часов в шесть утра.
Выходил на кухню, залпом выдувал стакан парного молока утренней дойки и удирал гулять, прихватив с собой пару пирожков с тарелки. А потом со стайкой таких же загорелых и поцарапанных пацанов бежал на рыбачью пристань или на виноградники или еще Бог знает куда.
То, что в Тесее верх взяла бурная кровь листригонов, было понятно почти с самого его рождения. Он поплыл раньше, чем встал на ножки, не признавал никаких игрушек, кроме корабликов, и никакой другой одежды, кроме тельняшки. Я смирилась. Все-таки его отцом был пловец и ныряльщик, каких больше не найти ни в Ламосе ни во всей Тавриде.
Мальчик висел на моей маме, как обезьяний детеныш, обхватив ее руками и ногами. Я проводила их долгим взглядом, а затем занялась уборкой стола и грязной посудой.
Братья сегодня ужинали в городе, а отец, озадаченный историей с подделкой нашего вина, ушел к себе в кабинет вместе с той самой бутылкой. Так что работы у меня было не так уж много.
