Машина, отлетающая прочь,
Машина, упадающая в ночь,
Машина, залетающая в сад,
Где луг и пруд, повернутые вспять,
Где веток ивы млеющая прядь
И аист, возвратившийся назад.
Вот сад, где я ребенком, на лету,
Ловил стрекоз, родившихся в пруду,
Велосипед, опавший, на траве
И девочек порхающих каскад.
Бросок к одной был выбран наугад…
Ночные слезы. Огоньки в листве.
Конь со звонком «тойотой» заменен,
Вороной – детский аист оттеснен,
И лишь луна, похожая на ту,
Уродует сравненья чистоту,
И эта ночь все тот же носит знак,
И слезы мне не приструнить никак.
Чугунного забора кружева –
Все те же, и калитка та жива,
Но рыба из алкейского пруда –
Совсем не та, не та, не та, не та,
И нет качелей, ленточек морских,
И ветер, развевавший их, затих.
Где твой платочек, смоченный в слезах?
И где оркестр пьяных трубачей?
А в том углу мать-с-мачехой цвела.
И кто-то пел из дымного угла,
И в круглый пруд небесный тек ручей,
Но весь иссяк и умер на глазах.
Машина дремлет, лежа у пруда,
Я сквозь аллею вижу особняк,
Деревья так черны и высоки,
А были раньше не длинней руки,
Был старый дуб, но сжался и обмяк,
Осел и канул в землю навсегда.
Ночная паутина не видна,
Но прилипает к пальцам и щеке,
Из окон – шорох мягких покрывал,
И женщина проходит вдоль окна,
Чугунная калитка – на замке.
Не я закрыл – и я не открывал.
