Но тут же сброшен он был с коня,
А следом свалился Гир…
— А я слыхал, — перебивает сказителя чей-то гнусавый, сморщенный старостью голос, — что Гира в полон взяли. Будто бы видели его после битвы, в ярме, всего израненного и без одного глаза. И будто бы нас предали в той битве. Будто бы ваш йомун Килч и предал отряды Северных Холмов — должен был прийти на битву, а не пришёл.
Над костром нависает гнетущая тишина. Потом с тихим, скрытным шорохом выходит из чьих-то ножен кинжал, готовый вонзиться в грудь наветчика. Звук совсем тихий, но в наступившем молчании он отчётливо слышен. Соглядатаи Килча — везде. Там где соберутся в корчме трое и начнут спьяну говорить лишнего, там и лазутчик среди них. Это лазутчики начинают подзуживать пьяных, растравляя их на ругань и проклятья, посылаемые на голову йомуна или магистрата. За каждого взятого наветчика йомун им платит.
С места нерешительно поднимается хлипкий старик — сморчок с торчащими как сухая срезанная трава редкими волосёнками. По одежде — тоже пришлый. Он испуганно озирается по сторонам — видать, услыхал готовность кинжала и теперь пытается понять, с какой стороны грозит ему смертоносное железо. По тощей цыплячьей шеей, поросшей реденькой блеклой щетиной, забегал вверх-вниз острый кадык, суетливо задрожали веки.
— Да что вы, что вы! — лопочут его стремительно белеющие губы. — Я, что ли, это придумал? Нет, не я. Так болтают люди, брешут о чём не знают, а я…
Он не успевает договорить. Нож, вылетевший откуда-то из задних рядов, из самого мрака, охватившего кольцом кострище, входит ему в шею почти по самую свою костяную ручку. Какому-нибудь бедолаге пастуху или рыбарю ни за что так умело не метнуть. Бросала опытная рука. Нож не боевой, но тяжёлый, короткий, с узким лезвием, специально предназначенный для метания. Такие ножи носят следопыты, наёмники и йомуновы соглядатаи.
Когда старик, захрипев, хватаясь скрюченными пальцами с чёрными ногтями за горло, валится на сидящих подле и заливает кровью их штаны, сказитель, словно ничего и не случилось, снова трогает струны и тянет надтреснутым голосом:
И вот — не слышится лязг мечей —
Все пали, кто мог стоять.
У Старой Мари, меж тополей
Навеки осталась рать.
Гроза взмахнула клинком дождя,
Вонзила его в холмы.
С небес слетала ворон орда
На крыльях кромешной тьмы…
Я не слушаю. Я отправляюсь за двумя добровольцами, что взялись оттащить труп старика ко рву. Один выдернул из его шеи нож, отбросил; потом они взяли худосочное тело за руки и за ноги и поволокли, сопя так, будто тащат здоровенную тушу.
