Другие играли в футбол, в шахматы, в лапту. А мы боролись, и нам этого вполне хватало. В короткие промежутки между борьбой мы разговаривали про знаменитых борцов, высмеивали неуклюжие приемчики друг друга, хвастались будущими победами. А еще в промежутках мы ели, чтобы набраться сил для следующей борьбы.
Во время борьбы мы многое переломали. Особенно часто ломались статуэтки. Они были на тонких подставках и падали почти что сами.
Домашние не любили нашей с Волькой борьбы и, чуть что, растаскивали нас в стороны, как будто мы дрались.
Так мы дружили и боролись, не в пример другим, без всяких ссор, никто никого не побарывал — вечная ничья. Каждый день мы вставали с мыслью: «Сегодня». Каждый вечер ложились с надеждой: «Завтра!» Это была прекрасная дружба. До сих пор мне радостно вспоминать о ней. Я так и вижу: ковер в Волькиной комнате, на ковре мы катаемся, а еще я вижу Волькин глаз, тот, который так непохож на другой, я уж теперь не помню — правый или левый, да это и неважно. Важно другое: он выделялся своим зеленым оттенком, в то время как другой глаз был просто карим. Когда во время борьбы мне случалось заглянуть в этот зеленый Волькин глаз, он казался странно равнодушным. Весь Волька боролся, кроме этого глаза…
Мы не отступали, не хитрили, не изворачивались. Мы боролись без обмана, а когда изнемогали и один из нас хрипел: «Мир!» — другой тотчас разжимал руки.
Так мы дружили и боролись, пока не началась война. А как только она началась — вы понимаете, — все стало иным. Вся жизнь.
Вольку эвакуировали куда-то в Сибирь. Я остался в Ленинграде. Потом блокада, голод…
В конце войны Волька вернулся. Я встретил его около школы. Оба мы опешили. Да и было от чего. Мы так изменились! На три с лишним года изменились!
Знаете, кто стоял передо мной? Передо мной стоял гигант, красавец, атлет с мягкой челочкой наискосок, в гимнастерке под тугим желтым ремнем. Ворот гимнастерки распахнут, а там — треугольничек застиранной тельняшки. Тонкая талия поскрипывает, а ногам, наверно, так хорошо, так просторно в настоящих матросских клешах!
А знаете, кто стоял перед ним? Дистрофик, жердяй, чучело!
И на нем тоже гимнастерка — братнина, но видели бы вы, как болталась она на его плечах! А ноги… Ноги его обтягивала знаменитая американская помощь с «молнией» на ширинке. Американская помощь, слишком узкая и чересчур короткая, так что икры видны. Зато «молния»… Ах, эта «молния»!.. «Молния» осталась цела, когда помощь истлела. «Молния» осталась цела, когда в клочья сносилась вельветка, на которую перешили эту «молнию» со штанов. Я не удивлюсь, если где-нибудь среди старья по-прежнему лежит эта «молния» и ждет, когда ее снова пришьют.
