«Это была как бы обструкция! — рассказывал мне другой участник совещания. — Милюков точно не хотел, не мог, боялся кончить. Этот человек, обычно столь учтивый и выдержанный, никому не давал говорить, он обрывал возражавших ему, обрывал Родзянко, Керенского, всех...»
Да, это была волнующая сцена, замечательная во многих отношениях. Большой честью для России всегда будет то обстоятельство, что из людей, собравшихся в зеленой гостиной, в эти минуты для себя никто ничего не желал, да и не мог желать. О великом князе я говорил выше. Но какие личные интересы могли быть у остальных? Независимо от решения великого князя, власть все равно должна была достаться этим людям, — других ведь и не было. Помнится, Вл. Соловьев говорит где-то о потрясающе-парадоксальном смысле русской истории. В самом деле, трудно найти сцену подобного характера в истории западноевропейских государств: отказывавшегося от престола потомка двадцати царей, мыслями, чуть-ли не языком больших людей старого строя, мыслями Ордын-Нащокина и Дм. Голицына[30], Сперанского и Витте, убеждал принять корону — П.Н. Милюков!
В классной 12-летней дочери кн. Путятина В.Д. Набоков и Б.Э. Нольде[31], сидя за партой, на большом листе школьной «в одну линейку» бумаги, писали акт отречения трехсотлетней династии. В четвертом часу дня, за той же партой, его подписал великий князь.
Павел Николаевич не присутствовал при этой сцене, — не легко дается зрелище «головы Газдрубала»[32]. Не оставшись завтракать па Миллионной, П.Н. Милюков отправился домой. Он заявил, что в правительстве остаться не намерен[33]. В душе у него было глубокое, беспросветное отчаяние.
РАЗУМЕЕТСЯ, ПРИНЦИПИАЛЬНОГО ВОПРОСА за этим трагическим совещанием не было. Можно быть монархистом, можно быть республиканцем, но как монархист, так и республиканец, который, во имя своего принципа, сознательно обрек бы Россию на все то, что её в действительности постигло, был бы человеком ненормальными. Это, вероятно, вне спора. Спор между П. Н. Милюковым и остальными участниками совещания на Миллионной шел, по существу, о двух предметах: о верности исторического предвидения, о действительности предлагавшегося выхода.
По первому вопросу победа Милюкова ныне совершенно очевидна. У нас теперь очень много людей, которые «с самого начала говорили и с первого дня все предвидели». Мы все же вынуждены требовать доказательств необыкновенной проницательности этих людей, заранее отводя ссылки на разговоры за чаем с женой или с племянником. Обращаясь к документам того времени, историк признает, что такого ясного, истинно вещего предвидения надвигающейся на Россию великой катастрофы не имел в первые часы революции ни один другой политический деятель. Это обстоятельство само по себе дает мне право назвать блестящей названную страницу биографии Милюкова, — независимо от отчаянной смелости плана, который он предлагал великому князю Михаилу Александровичу.
