Толик пожал плечами.
— Бывает. Ну и что? Не повезло парню. Но ведь порою люди даже на улице, поскользнувшись, ноги ломают.
— Это совсем другое дело. Во время прыжка — это я где- то читала — нагрузка на ногу несколько сот килограммов. Но даже и не в этом дело. Предположим, что он установил бы мировой рекорд. И что это дало бы человеческому обществу?
— Как что? Опрокинут еще один предел человеческих возможностей. Это было бы торжество силы и воли...
— Погоди. Какой сейчас рекорд в этом виде прыжков?
— Семнадцать метров с чем-то.
— Вот видишь, даже ты не знаешь. А кто знает? Единицы, фанатики. И что бы изменилось в мире, если бы рекорд стал семнадцать метров с чем-то плюс еще один сантиметр? Подвинул бы этот рекорд человечество вперед по пути прогресса ну пусть бы даже не на сантиметр, а на миллионную его долю?
— Ну-у... заставил бы других совершенствоваться, усиленнее заниматься...
— Кого? Назови мне хотя бы одного человека в нашем городе, кого бы этот рекорд заставил, как ты говоришь, совершенствоваться. И зачем? Чтобы прибавить к рекорду еще один никому не нужный сантиметр?
— Ты, ма-а, сегодня сердитая, с тобою трудно спорить.
— Трудно спорить не с тем, кто сердитый, а с тем, кто прав. Но пусть они там прыгают, устанавливают рекорды. Кстати, если бы ты только прыгал, мне было бы спокойнее. Почему? — Она поверх шитья ласково взглянула на Толика. — Я мать, а матери всегда больно видеть синяки и ссадины на теле своего сына.
— Но ведь, ма, для меня игра, знаешь, какое удовольствие!
— Вот потому я и не запрещаю тебе играть. Только об одном прошу: будь, пожалуйста, осторожен.
Толик поспешил успокоить ее:
— У нас завтра товарищеская игра, значит, грубостей не должно быть.
— Ну и хорошо.
Они помолчали. В комнате раздавался только треск швейной машинки, а когда мать переставала крутить ручку, из кухни доносилось ворчание холодильника, словно мурлыкание огромного довольного кота. Наконец Толик спросил:
— Ты не придешь завтра посмотреть на нас?
Мать укоризненно взглянула на него:
— Мне же завтра дежурить. Ты разве забыл?
А он, и действительно, забыл. Раз в месяц у матери в больнице в счет какой-то недоработки были бесплатные ночные дежурства. Когда-то Толику даже нравились они: на ночь перебирался из своей детской кроватки к отцу в постель, прижимался к его большому и теплому телу, вдыхал его запах. Отец рассказывал ему какие-то охотничьи истории — сказок отец не знал. Толик слушал их в полудреме, не улавливая смысла, а слушая только родной голос. И так тепло было у него на душе, как и ему самому в отцовской постели.
