– Так что полно упрямиться, Нанду. – Толстяк подался вперед и плеснул немного мятного ликера в узкую тонконогую рюмку герцога. – Место теплое. Годится не только чтобы переждать грозу, но и просто пожить в удовольствие. Всего делов – закорючки ставить, направо да налево. Отчитываться только передо мной. А с людьми будет работать твой мальчик, ему полезно. Никогда не поздно поучиться у старого патрона, а?.. Верно я говорю?
– Предложение лестное. – Герцог кивнул отрывисто, как несмазанный механизм. – Но и неделю назад, и сейчас я уверен, что это не соответствует…
– Конечно, не соответствует, – повысил голос фон Клокке. – Потому что дурость на уме! Несусветная дурость!
Расписные тарелки предупреждающе задрожали на своих ореховых насестах. Панна Анастасия встала из-за стола. Секунду погодя, опомнившись, поднялись со своих мест и мужчины. По-кантабрийски хозяйка почти не говорила, но настроения улавливала чутко, как любая женщина, долго прожившая в браке.
– Я вас оставлю, – сказала она на местном наречии и направилась к выходу из столовой.
Эрих ловко перехватил ее сухонькую руку и поцеловал в центр ладони.
– Иди, Стася, дружочек. Шуметь больше не станем.
К удивлению Юстаса, чопорная старуха улыбнулась в ответ и смахнула с халата мужа приставшее перышко.
Когда дверь за ней беззвучно закрылась, фон Клокке устало повалился обратно на стул.
– Во главе списка твоих недостатков – умение расстраивать женщин, мой мальчик. Чего тебе стоило стать наконец достойным хозяином Виндхунда, посвятить остаток жизни матери твоих детей… Тридцати лет достаточно, чтобы перебеситься. И не смотри на меня так! – Он осекся, очевидно, вспомнив о тарелках. – Мы уже не молоды, Нанду. В этой игре нам не пристало самим ходить по клеткам, только двигать фигуры.
Взглядом своих маленьких глаз он напоминал старого попугая.
– Просто подумай еще раз. Даю тебе последний шанс. Откажешься – иди своей дорогой, я помогать не стану.
В наступившей тишине Юстас почувствовал желание прочистить горло кашлем, но сдержался, будто мог что-то спугнуть.
***
После неудачной беседы Эрих с видом оскорбленного благодетеля удалился в кабинет. Это было шансом прояснить некоторую недосказанность, возникшую между Фердинандом и его ассистентом.
Жара в тот день как раз спала, и небо затянули тонкие, как молочная пенка, облака. Герцог никогда не выражал подобную мысль, но Юстас догадывался, что такая погода ему по душе: чем бледней была действительность, тем бодрей и активней он становился. Это свойство весьма гармонировало с другими чертами характера герра Спегельрафа.
