— Вижу, ты в горести и куда-то ходила. Что тебе ведомо о Романовых?
— Как я по тебе изошлась, любый. А была я близ Кремля и видела дьяка Щелкалова...
— И что он? Романовых осудили? Казнь? Дыба? Ссылка? — торопливо спрашивал Сильвестр.
— Ведаю одно: Романовы пойдут в изгнание.
— Господи, но сие не самое страшное. Век Бориса сочтён. И тогда...
Катерина посмотрела на мужа печальными глазами, и он увидел в них боль души.
— Тебе ещё что-то ведомо?
— Вижу за окоёмом страдания непосильные... Вижу жальник и три креста над кладуницами трёх братьев Романовых. А кто останется жив, пока не ведаю.
— По-твоему, в Волчьи пустыни их? — тихо спросил Сильвестр.
— Туда, — ответила Катерина и сама спросила: — А ты всё ли исполнил?
— Всё. Да за туманом не вижу, как у него впереди...
На Катерину и Сильвестра уже смотрели посадские бабы, ребятишки кружили близ коня.
— Что ж мы тут слупами стоим, — сказала Катерина и направилась к дому на подклете и с высоким крыльцом.
Отдых Сильвестра после дальней дороги был недолгим. Исполнив волю митрополита Гермогена, Сильвестр подумал, что хорошо бы проведать, в какие земли погонят Романовых или хотя бы одного из них — старшего брата Фёдора.
Катерина согласилась с мужем. И ранним утром в день мученика Лукиллиана ушли к Кремлю, дабы узнать, когда опальных погонят из Москвы. И узнала всё в конюшнях Разбойного приказа. Там уже во множестве были приготовлены крытые возки и каждый из них был снабжён цепью, на коей сидеть преступнику, дабы не сбежал в пути. Катерина искала среди конюхов можайского земляка. Его там не было, но она узнала, что конвой с осуждёнными покинет Москву с наступлением ночи. Не мешкая, Катерина вернулась в посад. Сильвестра нашла в мастерской, где он ковал подсвечники.
— Что там, люба? — спросил Сильвестр.
— Суд и расправа у нашего царя скорые. Нынче в ночь и погонят сердешных, — ответила печально Катерина.
Помолчали. Сильвестр ещё постучал по пластине меди, лежащей на наковальне. А Катерина подошла к огню и сосредоточенно смотрела на него. Зрачки её зелёных глаз сузились до крапинок, но к огню, или от огня к глазам, протянулись два луча. И Катерина увидела то, что раньше не давалось ей. На язычках пламени горна светился образ князя Фёдора в одеянии архиерея, но с патриаршей панагией на груди. На голове у него не было ни митры, ни клобука. А на губах под опрятной русой бородой играла улыбка. Да и глаза излучали радостный свет. «Господи Боже милостивый, спасибо, что открыл истину!» — воскликнула в душе Катерина. А как погасло видение: ясновидица тихо сказала Сильвестру:
