— Преподаватели в тебя влюбятся, — говорю я, сжимая его ладонь в своей. — Ты же идеальный ученик. Внимательный. И вопросы задаешь.
— Глупые вопросы, ага. Что ты вообще такое говоришь? Плевать, что я плохо делаю задания и заваливаю все контрольные, если я умею очаровать преподавателя?
— Нет, но оценки вещь субъективная. Преподаватель может завысить тебе оценку, потому что ты ему нравишься.
— И откуда ты это знаешь?
— Я много чего знаю… — мой шепот задумывался как театральный, а вышел просто тревожным.
— Иногда ты меня просто дико пугаешь, — замечает Пол. — Хуже Джек, честное слово.
— Когда ты вырастешь и станешь автором комиксов, — начинаю я (Пол правда собирается им стать), — я куплю гору одноразовых телефонов и каждую неделю буду разыгрывать тебя. Буду выдумывать всякие дурацкие заказы. Ну и пару замогильных шепотков изображу.
— Жду с нетерпением!
Я сажусь на подушку, чувствуя себя скорее тряпичной куклой, чем семнадцатилетней кучей мяса и костей.
— Надо найти Джек, — произношу я.
Пол кивает, погружая нос в ковер:
— Ага, идем, поищем.
Он резко поднимается на ноги, протягивает мне руку, за которую я держалась, и тянет вверх так лихо, что я пролетаю несколько шагов по направлению к двери.
Джек находится быстро. Она уединилась на кухне и жует бутерброд с арахисовым маслом и медом. Рядом лежит второй такой же. У Пола сильная аллергия на арахис, и Харлоу предпочитают совсем не держать его дома, поэтому Джек постоянно съедает все мои запасы.
— О, моя слабость, — замечает Пол и прислоняется к холодильнику.
Я со скрипом пододвигаю табуретку, сажусь рядом с Джек и беру второй бутерброд. Откусываю, жую, глотаю.
— Прости, — говорю я наконец. — Ты делаешь кучу всего, и я это помню.
— Я знаю, что ты помнишь, — фыркает Джек. — Ты представила меня пушистым щенком?
Я стираю с нижней губы арахисовое масло:
— Пушистее некуда!
— Так, — говорит она, — я согласна с тем, как ты разделила обязанности. Я сделаю свою часть, и если тебе хочется накатать огромное сопливое послание Тейлор Мирс, всегда пожалуйста. Я просто… — Джек постукивает по краю тарелки и разворачивает ее на сорок пять градусов. — Я не хочу позволить этому всему разрушить мою жизнь. Искусство любит разрушать людям жизни. Тебе, может, и нормально, но история показывает, что величайшие творцы вели себя с близкими людьми, как полные сволочи. И Толстой не исключение. Я не собираюсь становиться такой. Я не собираюсь бросать семью, чтобы отправиться в русские поля и жить как крестьянин.
