Корифеи были последней справедливостью, поэтому у каждого была линия, на которую мог позвонить любой обиженный кем-то гражданин Фироками, обратиться за помощью, и каждый корифей был обязан просматривать эти жалобы и выносить решения. Это все считалось благом Города. На средний класс господ, корифеи внимания не обращали, если не было какого-то столкновения интересов.
Алетта сузила мутно-серые глаза, которые считала зелеными, осматривая яркую толпу внизу.
– О… – сладострастно выдохнула она, и крепче вцепилась в поручень. – Вижу…
Она обернулась, и натянула поводок к себе. На нем был редкостной красоты зверь. Смуглое скульптурное тело привлекало к себе взгляды, где бы он ни находился. Он был высок, отточено красив, и зверино притягателен. Синие глаза окаймленные длинными, густыми ресницами смотрели всегда равнодушно. На правом плече раба красовалось клеймо, резные буквы А и Д. Черные волосы доходили ему до середины спины и создавали ощущение первобытной страстности. Раб был обнажен, не считая кожаных сандалий, рабских ремней опутывающих его тело и колец в сосках и члене. Раб походил на матерого хищного зверя или языческого бога.
Фирокамцам можно было водить рабов обнаженными вне Фироками, это не считалось нарушением порядка или морали. Уважение к нормам права Города, с которым было выгодно вести дела, мир проявлял легко, потому что ему, как всегда, было плевать на угнетенных людей в других странах. Фироками сказал, что до тех пор, пока страны с религиозным укладом могут забивать своих женщин камнями, как и столетия назад, кутать их в мешки, нет права возмущаться, как Фироками обращаться со своими рабами. В конце концов, Фироками никого не держал, и все недовольные могли сбежать, попросить убежища. Город распространял свои законы только у себя. Но рабы тоже быстро поняли лицемерие остального мира, никому они не были там нужны, некуда им было бежать. Да и жизнь за пределами дикого Фироками была куда недоразвитее, непривычнее, жальче и хуже. Поэтому, чаще, из мира бежали в Город, чем из него.
– Эл, сосать… – выдохнула Алетта, и, расставив ноги, отвернулась снова к нижней палубе, дав ему место перед перилами.
Раб опустился на колени перед госпожой, аккуратно провел ладонями по ее бедрам, поднимая юбку и умело коснулся языком половых губ Алетты. Голова у женщины закружилась, раб умел погрузить в наслаждение с первых движений. Да и как могло быть иначе, у раба был тридцатилетний стаж, начавшийся в восемь лет.
