Бояре, настороженно переглядываясь, пытались осмыслить, насколько выгодно для них такое предложение. Наконец самые сообразительные осторожно улыбнулись, а вслед за ними закивали и остальные. Приободренный Петр перевел дух и продолжил:
- А еще своею волею повелеваю: понеже при царе Иоанне Васильевиче крестьяне выход имели вольный, то и быть теперича посему! В Юрьев день да в неделю до него, да в неделю после, могут они выйти от господина, коли выплачены пожилое и повоз. Пожилое взимать за двор по рублю, а повоз по два алтына, и опричь того пошлин нет! А иже не восхотят остаться под хозяйским приглядом, пущай шлют челобитные, и им государев надел выдан будет за Большим Камнем в родовое владение.
Последние слова его потонули в поднявшемся шуме. Собор гудел, словно улей. Бояре и церковники забыли страх, повскакивали с мест и что-то кричали, размахивая руками, но в оглушительном гуле разобрать что-либо было невозможно. Стрельцы потрясали бердышами, голосили и посадские, и торговые люди, и ремесленники, и Бог весть как попавшие сюда мужики.
Петр, не ожидавший такой бурной реакции, немного растерялся. Не поторопился ли он? Ведь он пока не так много знает о русской жизни. Конечно, крепостное право - зло, но можно ли обойтись без него здесь и сейчас?
Оставалось утешать себя мыслью, что он не отменил крепостничество, а лишь подарил возможность стать свободными тем, кто этого сам захочет. В глубине души Петр был уверен: нужно лишь дать волю людям, и те сами устроят такой экономический рост, что другим странам и не снилось.
Он искоса взглянул на Филимона: тот, слегка улыбаясь, дописывал его речь и кивал в такт движению руки. По всему выходило, что писарь доволен. Что ж, хоть это хорошо…
Наконец шум стал затихать, а со своего места неторопливо поднялся князь Лыков-Оболенский.
- Государь, вестимо, лучше нас ведает, чего да как учинять надобно, но дозволь, царь-батюшка, и мне слово молвить. У меня вон семь тыщ душ, и обо всех я пекусь, всем предстательствую. А коли они всем скопом побегут, да такие ж побегут вон от князя Черкасского, да от боярина Воротынского, да от всех иных - как же мы тебе, великому государю, служить-то смогем?
- Пекись без обид да неправд, вот и не побегут, - тихо буркнул Филимон, но князь его услышал.
- Государь, - возмутился он, - да где ж видано, чтоб писец монастырский, шпынь безродный, глас свой супротив боярина подымал?!
- А теперича так завсегда и будет, - усмехнулся Шереметев, - коли мы уж почти без мест. И всякая голь перекатная нам указывать станет.
