– Да уж, господин Табберт, – вздохнул владыка. – Судьба порой состоит из сцепления нелепостей… Хорошо, будь по-вашему, я поговорю с Семёном Ульянычем. Он человек горячий, но воззовём к его разуму и милосердию.
Табберт вышел из храма в отличном расположении духа. Он был весьма доволен собой. Он правильно рассчитал тактику. Симон уважает митрополита, а митрополит обещал помочь. По Прямскому взвозу Табберт спустился к Троицкой площади. Снег сверкал на солнце, и Табберт щурился.
– Господин Табберт, остановитесь! – донеслось сзади по-немецки.
Табберта догонял Новицкий.
– В чём дело, Григорий?
– Я слышал ваш рассказ, – задыхаясь от спешки, сказал Новицкий.
– Подслушивать недостойно, – лукаво улыбнулся Табберт.
– Вы правы, – Новицкий раскраснелся, серьга в его ухе блистала. – Мне следовало не слушать до конца, а остановить вас пощёчиной.
Улыбка исчезла с лица Табберта. От Ремезовых он мог стерпеть даже удар в челюсть, а слова Григория о пощёчине всколыхнули в нём ярость.
– Объяснитесь, – холодно потребовал Табберт.
На площади галдел небольшой торг, мимо проходили мужики с мешками и бабы с корзинками, шныряли собаки.
– Для достижения своей цели вы использовали неразумную Аконю, на которую теперь и возложили вину за случившееся.
Новицкий сказал правду, и она ошпарила Табберта.
– Какое вам дело до этого? – надменно спросил он.
– Вы низкий человек, – взгляд у Новицкого был тёмный и тяжёлый. – Я вызываю вас на поединок.
– Вот как? – удивился Табберт с наигранной наглостью. – О-ля-ля!
– Вы дворянин, я шляхтич, – усмиряя себя, сказал Новицкий. – Вы капитан, я полковник. У вас нет оснований отклонить мой вызов, кроме, разумеется, трусости.
Табберт тоже взял себя в руки. Жаль потерять такого друга, как Новицкий, но ничего уже не изменить. Хотя убивать Григория не следует.
– Это мальчишество, господин полковник. Я согласен принять ваши извинения, и мы забудем об этом происшествии.
– Не вынуждайте меня публично бить вас по лицу, – сказал Новицкий.
– Что ж, как угодно, – Табберт отдал честь, прикоснувшись к треуголке двумя пальцами. – Жду вашего письма с указанием времени и места.
Григорий Ильич прекрасно понимал, почему он вдруг так вскипел. Разумеется, дикарке Аконе, живущей где-то в тайге на колдовском болоте, было безразлично, что говорят о ней в Тобольске. Да и самого Новицкого не слишком-то волновало мнение Табберта о девочке-остячке. Но Григория Ильича неизъяснимо тяготило существование без Акони. Ему хотелось причастности к её жизни. И пускай будет причастность поединком – хоть такая, если уж другая невозможна. А Табберт всё одно заслужил наказания.
