А Ренат, уже выбиваясь из сил, всё брёл по степи, затерянный в темноте и вьюге. Ему было жарко, и он расстегнулся, хотя знал, что это опасно. Он зачерпывал ладонью снег и совал в рот. Лицо горело. Ноги были как тумбы, Ренат еле перетаскивал неуклюжие, тяжёлые, обледеневшие лыжи. Неужели он промахнулся, прошёл мимо юрги и теперь только удаляется в пустыню?.. Надо подать сигнал. Ренат полез за пазуху за пистолетами и обнаружил, что каким-то образом потерял один из пары. Чёрт с ним! Ренат поднял пистолет над головой и нажал на курок. Пшикнули остатки пороха, а выстрела не последовало – заряд рассы́пался, когда Ренат возился во рву в сугробах.
Нет, лучше вернуться, пока следы ещё хоть чуть-чуть видны. Впереди – только смерть. Летящий снег залеплял глаза, мешал дышать, леденил горло. Ренат долго-долго тащился обратно, пока не понял, что давно уже идёт наугад – следы замело, или он их потерял. Боже, как это нелепо – замёрзнуть в степи при попытке побега!.. Но нельзя останавливаться, нельзя ложиться. Надо двигаться хоть куда, хоть по кругу, пока не рассветёт. Утром, даже издалека, он должен увидеть дымы над ретраншементом…
Из снежной темноты на Рената вдруг надвинулись конские морды.
– Господа, слава богу! – прохрипел Ренат. – Я заблудился!..
– Та нар хэн юм бэ? – прозвучало сверху.
Это был джунгарский разъезд.
…Он думал, что удалился от любого жилья на десяток вёрст, а юрга оказалась совсем рядом. И вскоре он уже сидел у огня в полутёмной, тёплой, дымной и вонючей юрте, и какая-то узкоглазая старуха с седыми косами подала ему плошку с мутной жижей. Поганая на вкус кислятина обожгла, как русская водка. Это и была молочная водка степняков – арха.
Ренат озирался, приходя в себя. Он был в камзоле и штанах, но босой. Пистолет, кисет с табаком и пайцзу у него отняли. Перед ним был очаг, обложенный по кругу плитняком; невысокий огонь бегал по каким-то бурым комьям – это горел аргал, топливо кочевников, сушёный навоз; под аргалом и углями угадывались три булыжника – священные для любой юрты отцовские камни. Ренат протянул руки к огню. Юрта была небольшая, шестигранная, войлочная. Стены её были составлены из косых деревянных решёток. По окружности тянулась земляная ступень, застеленная кошмами и шкурами; на этом ложе спали воины – человек пять. Над ними на решётках висели сабли и круглые щиты. Два воина на корточках сидели у входа, занавешенного пологом; эти воины – караульные – молча и бесстрастно наблюдали за Ренатом. Старуха за очагом возилась с посудой: чем-то тихо позвякивала, что-то переливала. Рядом с очагом стояла железная подставка с плоским котлом и высокий деревянный сосуд-домбо, перехваченный обручами из лозы. Бегающие красные отблески пламени освещали отодвинутую к дальней стене резную лавочку – алтарь; на лавочке в ряд выстроились пузатые бронзовые фигурки каких-то божков – бурханы. Ренат поднял голову. В куполе юрты над очагом темнело круглое отверстие с ободом; его подпирал длинный косой шест; с обода на верёвке свисал ещё один священный камень в оплётке. Это был мир, совершенно чужой для шведского штык-юнкера, и Ренат впервые осознал, что роковой шаг уже сделан.
