«Она родилась, она в школу пошла - пчелы и муравьи крутились вкруг нее: ее дела, нога, сова».
Так надо писать истории минойских печатей.
07.05
Пришло письмо от Саши Бренера, зовет в Мадрид расписывать какую-то дискотеку.
Начал мазать «Портрет С. Ануфриева».
09.05
Верность абстрактному экспрессионизму для меня как «верность четвертому сословию».
Да он и есть, абстрактный экспрессионизм - четвертое сословие. Громоздящееся псевдоготикой, прерафаэлитами, черт знает чем. Нежелающее смириться со своей местечковостью, темнотой. Напластованиями метящее в аристократы, Элиоты.
10.05
Ждал поезда на платформе Цоо. Там же крутился мужичок, какого-то чмошного, восточноевропейского вида - селянская стрижка, в трениках, на руках наколки, подвыпивший, громко говорил по мобильнику и жестикулировал. Я смотрел на него с раздражением и опаской. Тут подошли две девушки-итальянки и стали по-английски спрашивать, как проехать на Александрплатц. Пока я что-то мекал и путался, подскочил тот подвыпивший мужичок и, мешая румынский с немецким, очень точно им тут же объяснил, что надо пересесть на 8-Ва11и. Потом мы оказались с ним в одном вагоне, он что-то бормотал мне (возможно, о сходстве румынского с итальянским), я посмотрел - а лицо-то смышленое, в ухе сережка, держится доброжелательно и независимо (как ловко он просигналил издали свистом тем девчатам, когда они пошли не к тому выходу!), и со мной потом попрощался вежливо. Такой он вот наш Берлин, как «Речные заводи»!
12.05
Разглядывал образчики критского искусства - их изящнейшие вазочки с растительным декором или бегущими спиралями, ромбами, их фрески, локоны черных вьющихся волос. Все это напомнило мне 60-е. Короткий проблеск времени, когда мы стали вдруг похожи на критян, когда мы надеялись.
16.05
Ужасно медленно сохнет эмаль на «Портрете С. Ануфриева». Сверху уже пленка твердая, но под ней все мягкое. Поставишь стоймя - так эта пленка начинает коробиться волнами. Так и лежит картина на полу, загромождая мне всю комнату.
Читал у Ремизова во «Взвихренной Руси» о Петровских стройках: «люди такой страсти, отчасти и заряженные, или, вернее, завороженные Петром, его необычайным упором и кипью работы...»
и та нить неразрывная, что вяжет это со сталинскими лагерями, с «контрольными замерами» у Шаламова
серебряное сияние Петра, который просто «любил море, механику-фонтаны», и как оно померкло в вонючие коммунальные подштанники Сталина.
18.05
Разглядывал «Портрет С. Ануфриева» с заливами эмали внизу, которые все не сохнут и подергиваются рябью, и вспомнил свою первую «получившуюся» работу (1981 год), эту блямбу силикатного клея, в которой непредсказуемыми дендритами разошелся цвет. С каким вожделением я доставал ее вновь и вновь с полочки над кроватью в общаге! Потом сделал еще одну работу с силикатным клеем, она уже получилась не так красиво, но все равно я был счастлив с ними - эти полосы гуаши, пастозы, затеки краски! Я все-таки стал геологом, как и мечталось в детстве! «Колотом в толще случайного» - так написал я много лет спустя в ответе на какую-то дурацкую анкету: как, зачем и почему вы стали художником.
