вом коне, который, дико выкатив
глаза, готов был в любую секунду сбросить его с себя.
Но комиссар крепко держался левой рукой за седельную луку, правой небрежно помахивая концом повода.
С подчеркнутой молодцеватостью придержав горячего коня, Емельянов поздоровался, сказал:
И подумать только, что за орел Никита Свернигора! Герой, второй раз герой! Теперь, братец, о нем придется закатить статью в самой «Правде», теперь уж никаких объективных причин! — Явно не желая вдаваться в объяснения, комиссар обернулся к адъютанту, сказал: — Василий, утро хорошее, прогуляйся до батальона, а мы с капитаном уж поспешим туда.
Василий, молодой чубатый моряк с гордой осанкой и презрительным взглядом, нехотя спешился со своего коня, нехотя вручил мне повод, потом достал из кармана крохотную курительную трубку, сунул ее пустую в зубы и, нервно посасывая костяной мундштучок, отошел в сторону, с нескрываемым любопытством наблюдая,, как «товарищ корреспондент» сядет на его коня.
Не успел я с комиссаром проехать и километр, как из-за поворота дороги показалась большая группа пленных гитлеровцев под охраной... двух мальчиков с автоматами!.. Вслед за ними шло человек тридцать парней и мужиков. Многие из них были вооружены, некоторые ранены и перевязаны свежими бинтами. Замыкал шествие высокий голубоглазый богатырь в красной клетчатой рубахе. На плече он нес ведерную кадку.
Когда мы поравнялись с ним, я приподнялся на стременах и заглянул внутрь кадки. Моему примеру последовал и Емельянов. Кадка чуть ли не доверху была полна свежепросоленными огурцами...
Я рассмеялся, поняв, в чем дело, но комиссар только пожал плечами. Он хотел что-то спросить у меня, но в это время из-за поворота дороги показалась большая толпа краснофлотцев. Впереди шел Никита Свернигора. Брови его сурово были сдвинуты, сталью отсвечивали глаза, и гневный голос гремел в толпе. Никита рассказывал о том, что видел на той стороне Тулоксы...
Домик на Шуе
Проводив последний эшелон в Медвежьегорск, я и Огарков побрели по пустынной Кондопоге. Печально выглядел город без жителей. На пыльных улицах валялись развороченные сундуки, разбитые шкафы, детские люльки, раскрытые буквари и тетради. В разных частях города горели дома, но тушить их уже было некому.
Чуть ли не у каждых ворот лежало по две, по три собаки. Еще вчера с громким лаем стаями они носились по улицам, неведомо чему радуясь, а сегодня присмирели, лежали, положив морды на лапы, и слезящимися глазами провожали редких прохожих. Хозяева
