Мать крепко обняла меня и попросила быть осторожнее. Ведь я её единственный сын. Я чувствовал эти объятия, когда садился в самолёт и даже когда он приземлился. Теперь это объятие со мной в настоящем, и я возьму его с собой в будущее. Spasibo, милая мама.
* * *
По серой промозглой лесной дороге с лязгом и скрипом ехал старый грузовик, покрытый брезентом. Вскоре, повернув, грузовик остановился возле почти разваленного охотничьего домика.
— Выходи по одному! — крикнул человек. Взяв двоих людей, они зашли в домик. После послышались выстрелы.
Ведя одного из вьетнамцев по окровавленным ступеням вдоль окровавленных стен, русский человек на секунду вдруг осознал, что тот, кого он сейчас ведёт на смерть, постоянно кричит всего лишь одно слово: «Спасибо».
— Здравствуйте! Меня зовут Ник. Я попрощаться пришёл.
— Я узнала тебя, Ник. Ты уезжаешь из города?
— Да. Меня усыновили. Они сказали, что я хороший и что нужный. До свидания!
Ник рассказывал всем, что когда родился, то пошёл дождь. Это ему так мама рассказывала. Врачи ей вручили этот комок, посмотрели в окно и сказали:
«Во. Богатым будет».
Ну, даже не то чтобы богатым — матери совсем не хотелось, чтобы он вообще был. Четвёртый ребёнок в семье, да и вне плана. Долго совещались и, чтобы не очернить репутацию, забрали его домой.
Ник никому не рассказывал о миске рядом со столом, куда ему складывали недоеденные блюда семьи, не рассказывал о газетах у стены за шкафом, на которых он жил, о бессонных ночах после очередных побоев. Нет. Никому. Он с упоением говорил о том, что его любили. Мама так точно любила. А сдали в этот приют просто потому, что дедушка переехал и Ника на время сюда привезли.
И иногда он даже сам начинал в это верить и в каждый родительский день надевал поношенную фланелевую рубашку и джинсы с дыркой, доставшиеся по наследству от старшего брата (одежду, в которой его сюда привезли), садился на одну и ту же лавочку напротив входа и ждал, веря, что уж сегодня-то его точно навестят.
Он старался не обижаться на ребят, которые дразнили и били его. Он старался не обижаться на воспитателей, которые открыто говорили, что он лишний.
«Недоразумение» — так его называли. В этом приюте было принято устраивать дни, когда собирались все воспитанники и говорили о своих мечтах. В один из таких «дней мечты» среди грохота ребячьих голосов вдруг вырвался отчаянный голос Ника: «А я мечтаю, чтоб меня хоть раз кто-то обнял».
Все разразились смехом: «Разве есть люди, которых никто никогда не обнял?». Ник только улыбнулся. Он снова никому не скажет, что единственное, что он обнимал, — это подушка. И снова в этой улыбке никто не увидит ночных кошмаров, плача в эту самую подушку, отчаяние никому не нужного человека. Знающего, что никому не нужен, человека.
