* * *
О, музыка! Что может описать её воздействие на наши души? Как охарактеризовать ту вибрацию, которая возникает под рёбрами при первых звуках чего-то стоящего? Где эта категория стоящего? В наличии этой самой вибрации под рёбрами?
Почему мой ребёнок ещё до рождения успокаивается под звуки «Времён года» Вивальди? Почему, родившись, представляя мир ещё в перевёрнутой форме, прекрасно внимает звукам корявой, но искренней папиной колыбельной? Может, как раз благодаря этим напевам, на невербальном уровне мы вели тот глубокий диалог, который сложно облачить в слова.
Музыка. Что это: механическое воздействие звуковых колебаний на желудочки сердца или что-то большее? И почему одно и то же заставляет вибрировать и меня, и этого иностранца по правую руку. Он даже перестал улыбаться своим отбелённым ртом, полным жвачки.
На сцене своя жизнь, такая «другая», далёкая, ненастоящая. И язык родной для Верди. А вроде как и понятно всё. Без глупого надстрочника над сценой.
Я трепетал, глядя на работу греческого дирижёра. А позже в подсобной, пока помреж варила какао в замызганной кастрюле для вечерней «Кофейной кантаты» Теодора Курентзиса, звезда, одарённый юноша грек рассказывал мне о своей доброте. Его в попытке произвести впечатление на малознакомого правдоруба несло на сентиментальные темы про билеты, которые он бесплатно оставляет в кассе для студентов музыкальных вузов Москвы. Я мало имею терпения, даже перед угрозой обострения отношений с Грецией, и пресекаю его ломаный русский:
— Теодор, ты только что убил на моих глазах всё доброе в своём поступке.
Вот почему я, любя музыку, часто презираю музыкантов. Или, ценя веру, не ценю её служителей. Без огульного обобщения, но в подавляющем большинстве.
* * *
Я не стараюсь преподнести глубинные азы ни в одном из искусств своим малышам или поставить им профессионально голоса. Мне не нужно специально ориентировать их на творческие профессии. Хотя, если они предпочтут таковые, не встану «на пути у высоких чувств». Я лишь пытаюсь привить им слух, вкус, научить отделять зёрна от плевел. Я, как умею, помогаю понимать, помогаю чувствовать, даю возможность трогать и экспериментировать.
* * *
Нижний Тагил не был добр ко мне с первой ночи знакомства, когда нас полупьяных высыпали на плац перед зияющими дырами полукруглых окон казарм. Скоро, через день — два, кончилось всё, чем можно было дымить. Восемьдесят голодных духов жадно втягивали ноздрями дым сигареты сержанта:
