— Михаил Иванович я, — почти ласково говорит Пикассо и показывает жестом, чтобы я сел. — Понятие о композиции, цвете имеешь?
— Так точно! — отвечаю, вскочив с предложенного мне стула.
— Значит, сработаемся, — говорит Михаил Иванович и улыбается в свои жёлтые усы. — Ради Христа не прыгай, а? Как зовут-то тебя в миру?
— Дмитрием, товарищ капитан!
— А!.. Брат мой во Христе Димитрий значит? Очень, очень хорошо.
* * *
Нам отвели мастерскую в конце большого ангара, где ремонтировали двигатели тягачей. Мы поставили несколько железных столов, накрыли их «Красной звездой» и загрунтовали листы фанеры.
— Значит, для тебя это дембельский аккорд? — пятый раз переспрашивал Михаил Иванович.
— Да, пора домой, — отвечал я, и к горлу подступал комок. Не верилось, что скоро, совсем скоро я не буду просыпаться от этого раскатистого «Рота, подъём!».
Начали делать подмалёвки. Михаил Иванович вооружился большой кистью и небрежно нарисовал на каждом полотне по одинаковому овалу телесного цвета.
— Это будут лица.
Задача перед нами стояла тяжёлая — за неделю написать двенадцать портретов выдающихся полководцев. Процесс нашего художества неустанно контролировал Скрипин, неоднократно угрожая вырвать ноги, выдавить глаза и сгноить в болотах.
— Какая же дрянь этот Скрипин. Такие вообще не способны на созидание. Солдафон и дурак, правда, Михаил Иванович?
— Хватил, юноша. Да была бы у тебя хотя бы десятая часть его жены, ты бы умер от тоски.
— Он молод для подполковника. С командиром, наверное, мягок?
— Мы со Скрипиным одногодки…
— Вот так. Порядочные люди капитанами ходят, а мурло в полковники выбивается. Не армия, а бардак. Разве это правильно?
— Зачем Моцарту звания? Подумай сам. Я на Арбате сидел, в Киеве в трубе рисовал. Мир посмотрел, себя показал. А он всю жизнь среди комаров и болот. Не приведи Бог!
Моя пастозная живопись под кистью Михаила Ивановича преображается, на лице Кутузова появляется румянец, единственный глаз начинает блестеть. Всего несколько прикосновений тонкой кистью — и с полотна смотрит живой полководец. Я любуюсь танцем Пикассо над картиной. Его движения точны, палитра богата. Очередное прикосновение — и он проворно отбегает назад, прищурившись разглядывает холст.
— Вот, брат мой во Христе, каким талантом меня наградил Господь. Видишь? А Скрипина жалко. Он, может, и рад вот так, а не может.
* * *
Скрипин смотрит на двенадцать законченных портретов. Мы с Пикассо, затаив дыхание, наблюдаем за ним.
