Ула. (Решительно.) Хочешь помочь? Бери оружие — и за мной.
Йоварс. (Очумело.) К-куда?
Ула. За ними — куда!
Йоварс. Тебя что, по голове стукнули? Ты эту, на ящере, видела вообще?
И Ула сейчас же вспоминает: ящер с желтым пятном на хребте, женщина, сидящая на троне из ветвей, и противные тепловатые струйки, бегущие по голым икрам.
Ула. (Скорее сама себе, чем Йоварсу.) Ей нельзя отдавать Ониса. Ни Ониса, никого.
Йоварс. (Увещевающе.) Это не в наших силах. Это вообще никому не под силу. Я простой рыбак, а не дружинник.
Ула. А Хира как же? Что с ней станет, подумал?
Глаза Йоварса смятенно мечутся.
Йоварс. Я… я…
Ула. (С пренебрежением.) Ясно. (Резко поворачивается лицом к улице, где тут и там виднеются выжившие, и — во все горло.) Слушайте! Надо сейчас же бежать за дикарями! Надо вызволить детей! Хотя бы попытаться! Иначе грош нам всем цена! Родители проклянут нас с того света! Ведь теперь, когда их не стало, мы отвечаем за наших младших!
Выжившие парни и девушки некоторое время с одинаковым отсутствующим выражением смотрят на Улу. Потом снова принимаются плакать и бесцельно бродить туда-сюда.
Ула. (С горечью и все так же громко.) Не может быть, чтобы я всю жизнь прожила с трусами! Не может быть, чтобы я любила Ониса больше, чем вы любите своих братишек и сестренок! (Срываясь на плач.) Они же их замучают! Разве не видели — это нелюди!
Все время, пока Ула обращается к выжившим, Йоварс кусает губы. Вдруг, дернувшись, он говорит.
Йоварс. Хорошо. Я иду.
Ула. (Удивленно.) Идешь?
Йоварс. (Неуверенно разводя руки.) Ну, а как еще? У меня, кроме тебя…
На этих словах Йоварс сильно смущается и отводит глаза. Ула делает вид, что ничего не заметила, да и не до этого ей сейчас.
Ула. (Обращаясь к выжившим.) Кто еще? Ну, хоть кто-нибудь?
Погруженные в свое горе, выжившие не обращают на нее внимания.
Ула. (Разозлившись.) Ну и пёс с вами! Без вас обойдёмся! Пошли, Йоварс.
Йоварс. Погодь. Зачем пешком? Сейчас лошадей поищу. (Машет рукой.) У старого Пагриса вон две кобылки имелись.
Ула. Думаешь, уцелели?
Йоварс. Не знаю. Но дикари ведь на своих двоих ходят. Стало быть, лошади им ни к чему. Да и обувка не помешает.
Ула смотрит на свои голые стопы, измазанные в крови и саже.
Ула. Да, босиком — это не дело.
Йоварс. Хорошо. Тогда ты ищи нам обувку, а я — за лошадьми.
И тут они видят, как по центральной улице идет пеший вооруженный отряд. Их семеро: шесть подростков и один взрослый; трое из подростков — девушки. Отряд неторопливо направляется в ту сторону, куда ушли многоликие. Ула всматривается в их лица — кажется, что эти люди забыли слово «страх», лица их сурово-бесстрастны. На выживших сельчан они смотрят с пренебрежительной жалостью, как вернувшиеся с войны вельможи на чернь. Хотя ежели судитьм по внешнему виду, по чертам лица, они сами выходцы из низшего сословия — отпрыски рыбаков и дровосеков. За спин ой у каждого — торба с припасами, у двоих — прикреплены к торбам походные котелки, девушки идут с луками.
