Смело пробираясь сквозь заросли и холодный двор, я обхожу дом кругом. Здесь растет одинокое дерево, возвышаясь над крышей и голыми ветвями царапая стены. Мой взгляд нацелен на последнее окно. Там горит свет и развеваются белые шторы.
Я медленно продвигаюсь вперед.
Испуганно оглядываюсь по сторонам, но не замечаю ни единого признака жизни. Во всех домах не горит ни огонька, а ближайший от дом, кажется, на расстоянии целого океана. Дойдя до окна, я сажусь на корточки и прижимаюсь к стене.
Голоса еле слышны, и мне требуется какое-то время, чтобы собраться с духом и заглянуть внутрь. Шторы приоткрыты, и между ними виднеется полоска света. Я отчетливо вижу Томаса, он стоит ко мне в профиль. Я смотрю на его голую грудь и пижамные штаны на завязках.
Охренеть. Он почти обнажен.
Его тело не громоздкое; он высокий и худощавый, а каждая мышца четко прорисована. Мой взгляд скользит по его щеке, по сухожилиям шеи, которая сливается с сильными плечами. Когда он сжимает руки в кулаках, на крепких предплечьях набухают вены. Его обручальное кольцо поблескивает на фоне темных штанов. Тело Томаса будто рисовал художник: сокрытые от глаз земли и угрюмые холмистые равнины мышц, которые сейчас напряжены.
О чем идет речь, разобрать трудно. Слова сливаются воедино, а голоса звучат тихо, но атмосфера там явно неспокойная. Мне удается расслышать что-то про Ники, что-то про желание оставить его в покое и про поехать куда-то на несколько дней. Все это произносит высокий голос Хэдли. Я не знаю, что в ответ говорит Томас, но он сильно взволнован. Он проводит рукой по волосам, от чего линии его живота и ребер становятся более резкими.
Если посмотреть на Томаса сейчас, когда его тело почти ничем не прикрыто и состоит сплошь из твердых мускулов, то он может показаться несокрушимым. О, до чего же наивно так думать.
Он не такой сильный и гораздо более уязвимый, нежели его жена. Хэдли может разломать его на куски и уйти, оставив искромсанным, если того захочет. И никто не сможет его спасти.
Но мы хотим. Хотим его поцеловать. Хотя бы раз.
Можно подумать, будто мой поцелуй волшебным образом исцелит его раненое сердце. Можно подумать, будто он хочет, чтобы его поцеловал кто-то вроде меня. Да и потом, мне стоит мечтать не об этом. Я здесь не для того, чтобы похотливо на него таращиться. Я хочу… увидеть его. Без всей его обычной напускной ерунды. Я здесь, чтобы увидеть кого-то вроде меня.
В окне мелькает желтая ткань — ночная рубашка? — и исчезает. Голоса смолкают. Тишина тяжелая и неприятная.
