Мне вдруг стало легче. Я пошевелил плечами и понял, что снег вокруг меня больше не такой плотный.
Я начал активно толкаться, расширяя свою берлогу.
— А почему у тебя ширинка расстегнута?
Филя дрожащими руками застегнул штаны.
* * *
Ноги проваливались в снег глубже колен. По спине медленно и противно сползали капли пота. Я остановился, чтобы зачерпнуть ладонью кажущийся теплым снег и в сотый раз попытаться освежить им лицо.
Рядом поскуливал Филя, засыпая меня вопросами типа «куда мы идем» и «что мы будем делать». Как будто я знаю. Полцарства бы отдал, чтобы он свое хлебало склеил хоть на пять минут. Но я на него больше не гаркаю, потому что пытаться прервать его детскую истерику так же безнадежно, как молитвами остановить понос.
Я уже привык, что ландшафт вокруг постоянно меняется. Обрывы затягивались, как раны, горы становились стеклянными кубами, а мои руки периодически покрывались пятнами, очень похожими на трупные. Последнее было особенно неприятно, так что я старался не смотреть на себя. Если невозможно контролировать то, что снаружи, надо хотя бы сохранить контроль внутри. А для этого необходимо по-прежнему верить, что я — это я. И точка.
Я обернулся. Странно — на дне моих следов постоянно виднелась грязь, а следы Фильки — кристально чистые, белые, едва различимые. Это не спроста.
Я вернулся к следам, потрогал их. Под моими в самом деле прощупывалась земля, а под его следами как будто было еще метра два снега. И тут ко мне пришла идея.
— Ну-ка сядь, — скомандовал я приятелю.
— Зачем?
— Сядь и постарайся взять себя в руки. У меня подозрение, что пока ты не придешь в адекват, нам так и плутать по белому месиву.
Он заплакал.
— Игорь, я не могу! Он умер у меня на руках, и я… Я не хочу умирать! Я не хочу так умирать, понимаешь? А ты иди… Иди сам, может быть, и правда выберешься из этого дерьма… У меня не получится.
Я сплюнул. Вариантов было не много.
Мой кулак аккуратно въехал ему в челюсть. Я постарался, чтобы удар был не слишком сильным и не слишком слабым. Филя вскрикнул и завалился на бок. Поколебавшись, я зарядил ему слегка под дых.
Что сильнее страха и жалости к себе? Я думаю, злость. Она всегда зашоривает все лишнее, и ты с кулаками кидаешься на вооруженного быка с корочкой элитного отдела, хотя даже дотянуться до его морды нет ни единого шанса.
Я понес отчаянную пургу, наблюдая, как у Женьки краснеют щеки и шея. А когда он поднялся на ноги…
У меня сильно закружилась голова. Настолько сильно, что я опустился на корачки, чтобы не упасть с двухметровой высоты собственного роста.
