Человек с посохом, за весь путь не проронивший ни слова и ни разу не оглянувшийся, повернулся к Шелесту.
— Я — верховный жрец Вавилона, — представился он. — А это, — он кивнул на людей позади Шелеста, — мои ученики.
— Все? Так много? — вырвалось у Шелеста.
— Не так и много. В конце обучения в живых останется только двое, — пояснил верховный жрец, продолжая мило улыбаться.
— Чего? — Шелест машинально ответил такой же улыбкой, в то время как все его существо содрогнулось. Каких законов и порядков только не бывает, но чтобы говорить об этом с таким располагающим лицом?
— Я хотел бы узнать твое имя, — решил не углубляться в эту тему верховный жрец.
— Шелест.
К его удивлению, верховный жрец поднял вверх указательный палец и покачал им из стороны в сторону, словно его собеседником был напроказничавший ребенок.
— Нет-нет-нет. Я хочу узнать настоящее имя. Самое первое имя, которое тебе дали.
Шелест растерянно уставился на него. С того момента, как он попал в этот мир и даже до этого он называл себя исключительно Шелестом.
— Аарон, — сказал он и почувствовал, как Ют, сидевшая на его плече, недоуменно дернулась — даже она не знала этого. — Мое имя Аарон. Но я бы попросил называть меня Шелестом, — добавил он.
— Да на здоровье, мне просто для архива. Итак, — верховный жрец ударил посохом о землю, и процессия, сопровождающая их, стала расходиться. — Ты должен предстать перед королем Вавилона. Следуй за… А это что? — вдруг опешил он, заметив, наконец, Ют.
— Фея. Ее зовут Ют.
Ют приветственно помахала верховному жрецу.
— Хм… — тот, нахмурившись, с сомнением поглядел на нее. — Ладно, следуйте за мной.
Шелест послушно двинулся за ним. На его лице застыла улыбка, но в глубине души все рвало и метало. Король Вавилона. От его решения, надо думать, и зависела теперь его жизнь. Что, если он запретит оставаться здесь? Шелест не мог себе представить, что он покидает это место. Едва ступив за ворота, едва увидев жреца и всех этих людей, и даже до этого, находясь на огромном расстоянии от Вавилона, он уже был привязан к этому городу. Но это не сковывало и не было неотвратимой судьбой, а делало его счастливым. Шелест не мог объяснить словами, как это было прекрасно — чувствовать, что тебе нужно определенное место, а ты нужен ему, — но, пожалуй, он мог выразить это в музыке. Только вот толку от этого не было никакого, потому что по жестокой насмешке создателя никто не может слышать музыку, играющую в чужой голове.
