--Знаешь, Джарус, одному ведь в жизни надо и то, и другое, и третье, а я вот знал парня, который был вполне счастлив только лишь потому, что чертовски был на Солженицына похож...-он отрывисто засмеялся, но сообразил, что езидка вряд ли знает, кто такой Солженицын, и нашел замену:-На халифа Омара, в общем.
В глазах Джарус дрожали оранжевые огоньки приборной доски, и Андрею даже показалось, что девушка смеется вместе с ним. Он не обратил внимания, что Джарус каким-то образом оказалась вроде бы ближе, чем прежде, хотя и почувствовал ее прохладные пальцы у себя на запястье. Но это было уже не ново - пальцы на запястье, поэтому он не удивился и продолжал свой русско-арабский монолог, уснащая его идиотским хмыканьем и утробными смешками:
--Ты вообще даёшь, Джарус, ахсанти йа Джарус. Машина - кверху колесами, а ты - митль тейр, как птичка - отряхнулась и снова тут. А еще говорят: джинс латыф! Это мы - слабый пол, а вы сильнее и хитрее нас, только притворяетесь слабыми для выгоды. Сах? {Верно? (араб.)}
После того как вылетел этот "сах", рот у Замурцева так и остался полуоткрытым. Потому что вдруг оказалось, что езидка тоже говорит. Он впервые слышал, как этот голос произносит больше трех слов подряд, причем гораздо больше трех. Слова были непривычно-непонятные. Ах да, она же, разумеется, говорит по-курдски, то есть на языке, на котором бог разговаривал с Адамом, как утверждает священная езидская "Черная книга" "Мисхаф Раш".
"Тё эз керем каууа пьети, сеуда серим дельберенти..." {Ты превратил меня в жареную куропатку, сердце мое растерзано. (курд.)}
Странное дело - слова эти так летели, торопились друг за другом, как будто одно боялось потерять другое; некоторые будто жаловались, другие будто смеялись, а некоторые - Замурцев мог бы поклясться - звучали даже грозно. Он мог только гадать, стихи это или молитва, когда руки Джарус, руки прежде такие осторожные, осмелев, стали увлекать его всё ближе к этим словам. Он не догадывался, разумеется, что она рассказывает ему самое дорогое, что знала: сказание о продавце корзин, и о его жене, и о жене эмира, и об ужасной их судьбе.
"Куро бас бик готин
Хва мен тенани бона селка дейне..." {Слепец, прекрати эти разговоры. Не идет ко мне сон, и позвала я тебя не ради ничтожных корзин. (курд.)}
Зачем она говорила это? Может быть, она думала, что Андрей ее жалеет, а она не хотела, чтобы ее жалели, и говорила:
"Агыре кетие нава дилемин
