"Сколько можно таращиться в одну точку! Ну точно - полоумная".
Мысль о том, что новая знакомая может вдруг оказаться обыкновенной психопаткой, была гораздо более неприятна, чем то, что она поклоняется темным силам.
--Ты езидка, Джарус?
Опять эти глаза, которые будто бы смотрят на тебя, а видят совсем другое.
И опять знакомое молчание.
Андрей разозлился.
--Ну вот и Хасаке, -мстительно сказал он.- Иншалла {дословно: если Аллах пожелает; здесь: может быть, возможно}, это тот самый город, куда уехал твой отец. Как ты думаешь?
Не поворачивая головы, чертова кукла отозвалась привычными словами:
-Не знаю.
"Ну я тебе сейчас устрою! -ожесточился Андрей, и даже руки его от негодования стали нервно мять руль.- То-то ты запоешь, когда высажу тебя в этой дыре и пожелаю успехов в поисках папаши!"
Но когда "Вольво" запылила по окраинной улице, он почувствовал, что суровость увяла. В самом деле - это было возможно только в пижонских мыслишках: бросить на произвол судьбы чокнутое тонкорукое создание в зеленом платье, наверняка не имеющее даже пяти лир на хлеб. Андрею стало стыдно, что он мог об этаком подумать. Что он к ней цепляется? Как сказал один философ - не Петруня в данном случае, а Софокл, кажется: женщина создана для того, чтобы на нее смотреть, а не для того, чтобы ее слушать.
--Ничего, Джарус, папаша никуда не денется, сгоняем до гор и обратно... Но сначала надо бы перекусить, а?
Мысли в голове у Замурцева, несмотря на все неординарные события, все же находили возможность время от времени вращаться вокруг курицы, изнывающей в лиловом бумажном пакете от самого Дейр эз-Зора. А кроме того, были еще и другие съедобные дела, положенные на дорогу Мисюсь, и бутылка коньяка "Варцихе". Вокруг "Варцихе" мысли тоже вращались. Оставалось только вырваться за Хасаке на простор, чтобы никто не глазел и не мешал приему пищи.
-Мы с тобой сейчас перекусим, Джарус, -сказал Замурцев еще раз, чтобы загладить вину за свои недавние мысли.- Правильная линия, а? Вот только выберемся из этой дыры...
Возле башни с часами - непременного атрибута центральной площади любого уважающего себя арабского города - он спросил дорогу у старого бедуина, отдыхающего на мотоцикле (не что иное, как "Ямаха", конечно). Поехал, как тот сказал ("От этой площади к северу возьми, сынок, потом на запад и опять чуток к северу"), через пахнущие то свежим шашлычком, то кардамоном квартальчики, по тенистым щелям улиц, свернул по наитию у плаката "Да - президенту Асаду!". Слева потянулась железная дорога, и вырвавшемуся из города шоссе некуда было деваться.
