Не этому ли наказу в беззаветной службе Отечеству отдал всего себя Алексей Петрович Ермолов, пожертвовав ради нее семьей?
В самом деле, ведь в «Записках» читаем: «1803. Мирное время продлило пребывание мое в Вильно до конца 1804 года. Праздность дала место некоторым наклонностям, и вашу, прелестные женщины, испытал я очаровательную силу; вам обязан многими в жизни приятными минутами».
Более того. В той же работе Ермолов пишет: «По окончании войны против австрийцев армия наша возвратилась из Галиции, и часть оной расположилась в Волынской губернии, понудила отряд мой вывести в Киевскую, Полтавскую и Черниговскую губернии. Квартира моя из Дубно перенесена в Киев. Вместе с Волынскою губерниею оставил я жизнь самую приятную. Скажу в коротких словах, что я страстно любил W., девицу прелестную, которая имела ко мне равную привязанность. В первый раз в жизни приходила ко мне мысль о женитьбе, но недостаток состояния с обеих сторон был главным препятствием, и я не в тех уже был летах, когда столь удобно верить, что пищу можно заменить нежностями. Впрочем, господствующею страстию была служба, и я не мог не знать, что только ею одною могу достигнуть средств несколько приятного существования. И так надобно было превозмочь любовь! Не без труда, но я преуспел».
Известно также еще одно свидетельство подобного рода. Вот какой случай в жизни Алексея Петровича описал Ад. П. Берже в работе «Ермолов на Кавказе», опубликованной в журнале «Русская Старина» в 1884 году: «Живя в Тифлисе, Алексей Петрович имел привычку, по утрам около 7 часов, отправляться на прогулку, в старом мундире, полосатых шароварах, с дубиною и неразлучным с ним бульдогом. Однажды, при выходе из дома, он заметил, что его новейшие казаки выпроваживают двух грузинок в чадрах. Остановивши казаков, Ермолов подошел к грузинкам и спросил, что им нужно. Одна из просительниц оказалась старухой, другая же, откинув чадру — молоденькой, редкой красоты девушкой. «Кровь, — рассказывал Алексей Петрович, — во мне разыгралась и нужно было много силы, чтобы совладать с собою. Приняв из рук старухи прошение, я объявил ей: «прошение беру и сделаю по нему все, что могу; но приказываю в другой раз не попадаться мне на глаза, иначе вышлю из города». Грузинки, само собой разумеется, меня не поняли, но я тут же приказал случившемуся при сем переводчику Алиханову передать им смысл моих слов; прошение же передал секретарю Устиновичу, сказав ему: «Вот прошение; я не знаю, от кого оно; прошу дать по нему полнейшее удовлетворение и затем объявить просительнице, чтобы она избегала со мной всякой встречи».
