Мне сложно сказать, что он увидел там, ведь я изнемогала от наслаждения и нежности, истекая своей влагой и его семенем, желая подобного еще…
Но Банагор вдруг отстранился, жестко столкнув меня с себя на подушки. Лицо его вновь стало бесстрастным, а взгляд злым и тяжелым.
— Уходи. — Сказал он и спешно направился к зеркалу, чтобы провести по нему пальцем и прошептать заклинание. — И забери этот мусор. — Добавил он, пнув остатки моего прекрасного синего платья, по пути к столику с вином в золотом кувшине, стоявшим недалеко от камина.
С тяжелым комом боли и обиды я соскользнула с ложа и бросилась собирать изодранный синий атлас. Его смена настроения уязвила меня, но вернула с небес на землю. Я — шлюха, которую он купил себе на ночь, можно ли было ожидать другого отношения?
И все же я вновь попалась в эту ловушку нежности. Вот же дура! За его прикосновения, за то, как он дарил мне наслаждение, взяв меня второй раз, я уже готова была простить ему и синяки на шее и бедрах, и испорченный драгоценный подарок. А ведь дело в том, что пусть и на миг, все показалось мне таким настоящим, словно он делал это любя.
Должно быть беда моя именно в этом — меня никто в жизни по-настоящему не любил, и я искала тень этого чувства везде, где возможно. Цепляясь за мимолетные ощущения так, будто они готовы были подарить мне что-то настоящее…
Он стоял ко мне спиной, наблюдая, как язычки пламени, совсем уже опустившиеся к прогоревшим углям, бросали блики на чуть закопченный розовый мрамор. Меня для него в этой комнате уже не существовало, и я со слезами досады и злости на себя саму, подобрав остатки королевского подарка, почти вбежала в распахнутое передо мной ледяное чрево зеркала Эвандоэле.
В мансардное окно моей опочивальни глядело вечернее солнце… ведь до чего же странно течет время, когда путешествуешь сквозь пространство!
Я бросила обрывки платья, что держала в руках и кинулась к постели, чтобы позволить себе сбросить, выплакать горечь, впрыснутую этим змеем в мои тонкие вены, но вынуждена была остановиться, стыдливо прикрыв наготу руками.
В кресле напротив моего ложа с недовольным видом восседала мадам Кардамон, по обе стороны от нее, зацепив большие пальцы за пояса с маленькими черными дубинками стояли наши охранники — мой позабывший все былое ухажер Габдал и седой, морщинистый но все такой же устрашающе крупный Бэроз — охранник, который служил здесь столько, сколько я себя помнила.
Женщина неторопливо поставила фарфоровую кофейную чашечку обратно на поднос возле себя и посмотрела на меня так, словно ждала как минимум признания в чьем-то убийстве…
