Плосконос оказался еще большим затворником, нежели Виолетта. Выяснив из-за двери, кто к нему стучится, он сначала предложил вести разговор через замочную скважину. Когда я пообещал, что для облегчения нашего общения вышибу дверь с петель, Плосконос заволновался:
– Хорошо, хорошо, я открою! Только, пожалуйста, отойди подальше от двери.
Мне пришлось выполнить его просьбу. Я встал посреди коридора. Плосконос осторожно приоткрыл дверь и высунул свою лысую голову. Убедившись, что я нахожусь на безопасном расстоянии, он проворно выскользнул в коридор и немедленно закрыл дверь за собой. Мне показалось, что изнутри кто-то тотчас заперся на замок.
– Это просто удача, – зашептал он, пригибая передо мной голову, словно слуга. – Я ведь не знал, что ты ведешь расследование… Я могу помочь… Конечно, если при этом будут учтены мои интересы…
– Что ты несешь? – не понял я. – Какие интересы?
– Давай поговорим об этом в более удобном месте, – зашептал Плосконос и посмотрел по сторонам.
– Пойдем к тебе, – предложил я, наверняка зная, что он откажется.
– Нет-нет! – категорически возразил Плосконос, выставив вперед ладони. – Только не там… У меня ужасно грязно и… и… там нас могут подслушать…
Он нес явную ахинею, и я не стал уточнять, как нас могут подслушать в закрытой комнате.
– Черт с тобой, пошли на кухню.
Дворник по-прежнему разгребал снег за окнами, и, зажги я свет, мы с Плосконосом светились бы, как на сцене Большого театра. Поэтому я снова предпочел общаться в темноте. Не позволяя ему первым начать разговор и тем самым отойти от темы, я сразу задал вопрос в лоб:
– Ты зачем к Виолетте врывался?
– Я? – зачем-то переспросил Плосконос и стукнул себя кулаком по груди. – Да ты что? С какой стати?
Он широко распахнул глаза, что делает всякий лжец, который хочет казаться правдивым, и начал хлопать длинными, как у ребенка, ресницами.
– Ты хотел стащить у нее свое пожелание.
– Да не хотел я… – запинаясь, проговорил он. – Да послушай… да я вовсе не собирался ничего тащить… Дай же мне сказать…
Самое интересное, что во время его запальчивой речи я не издал ни единого звука. Когда Плосконос, не встречая никакого сопротивления, замолчал, я заботливо поинтересовался:
– Все? Выдохся? А теперь говори правду.
– Не врывался я к ней, – упрямо повторил Плосконос.
Доказывать обратное я не стал. Это дело бесперспективное и неблагодарное. Как говорится, пострадавшая сторона заявление забрала, конфликт исчерпан. Я снова уперся в непрошибаемую стену.
