Николай Петрович перевел дыхание, прикрыв рукой глаза, будто свет ему мешает, и замолчал. Могло показаться, что совсем уснул, только легкий шорох наступившей ночи вмешивался в тишину. Рассказчик молчал, а слушатель не торопил, понимая, как далеко в своих воспоминаниях находится от него Николай Петрович. Но вот он пошевелился, тряхнув головой, сбросил с себя остатки воспоминаний.
— Да, так на чем я остановился?
— Вы увидали, что-то или, как подумали, вам привиделось. — Напомнил Антон Павлович.
— Да, так вот я об этом никому не говорил, до сегодняшнего дня. Даже не знаю Антон Палыч, не обессудьте, стоит вам говорить, но вы у нас человек ученый, может и разберетесь. Мне с моим умишкой не понять. Да и давно это было. Временами как вспоминаю, так уж и самому кажется, что все это сон.
Он почесал пальцем переносицу и продолжал.
— Нус, раздвинул я кусты и вижу её, бабку Олеси Настасью, в чем мать родила. Стоит по пояс в воде, волосы распущены, волнами черными все тело прикрывают. Вся изогнулась, руки к солнцу подняла, в небо смотрит, и губами шевелит. Я по началу убежать хотел, да потом любопытство пересилило. Присел в кустах. Хороша, глаз не отвести! Волосы, что шелк, блестят, переливаются всеми цветами радуги, ну что драгоценные каменья на солнце. Так и хотелось подойти, руками погладить. За руки уж не говорю, не мастер все это описывать. Это, батюшка, больше по вашей части. Но точно могу сказать, такие руки у рабочего люда не бывают, совсем не крестьянские руки. Но, то что произошло дальше, совсем меня повергло в шок. С перепугу даже креститься начал. Она стоит, как сейчас вижу…
Николай Петрович вскочил с кресла слишком уж прытко для его массивного тела, и, не замечая удивления на лице гостя, стал прохаживаться вокруг стола, жестикулируя руками. На лбу появились капельки пота, которые он и не пытался смахнуть разгоряченный своими воспоминаниями.
…— Руки подняты, голова запрокинута, широко открытыми глазами смотрит на солнце. Вы, голубчик, пытались когда-нибудь смотреть на солнце? Думаю, пытались. И у вас как у любого нормального человека не получалось, потому как это противоестественно. Дас, голубчик, это противоестественно, и не пытайтесь со мной спорить.
Но в своем порыве он даже не замечал, что с ним никто и не спорит. Складывалось впечатление, что все эти годы он наедине с собой до сих пор ведет спор, видел он это или нет.
— А она…! Вы понимаете, она смотрела! И я увидел, как лучи солнца начали приближаться к ее рукам, что огненные языки пламени. Сначала они коснулись ее пальцев, а потом стали все больше окутывать руки, плечи, голову, пока вся она не оказалась во власти солнечной стихии. Резь в глазах была невыносимой, слёзы струились ручьями залив все лицо. А я сидел на корточках, не в состоянии даже пошевелиться. Она, сплетенная лучами, словно живой светящийся факел замерла на месте. Свет струился в ней, вокруг замерло всё живое, птицы умолкли, на деревьях застыли как по команде листья, не было слышно плеска воды. Она стала единым целым с природой, казалось, они слушают её. Я тогда подумал, простому человеку такое не подвластно. Чем тише становилось вокруг, тем громче внутри меня звучала музыка, пробуждала и затрагивала все уголки моей души. О, это была божественная музыка! Больше в своей жизни я ни разу её не слышал.
