Антону Петровичу в голосе рассказчика почудились нотки сожаления о том, что больше ему не суждено этого услышать. А может и не показалось, а правда он об этом сожалеет. Немного помолчав, Николай Петрович продолжил свой рассказ, но уже без прежнего блеска в глазах и возбуждения, как будто вместе с музыкой ушло и все очарование его жизни.
— Очарованный всем увиденным, хотел убежать так же незаметно, как вдруг в голове у меня так тихо прозвучало: «Коля выходи, я знаю что ты там». Я вздрогнул, но голос продолжал звучать в голове…
Он оглянулся по сторонам, будто испугавшись, что их подслушают, близко наклонился к Антону Павловичу и зашептал:
— Она меня звала, вы понимаете, голубчик, меня, — ткнув себя указательным пальцем в грудь. — И я, как заколдованный, вышел из кустов, стал приближаться. Ноги мои дрожат, подкашиваются, дотронься кто-нибудь до меня в тот момент, точно с перепугу упал бы замертво. Но она стояла на берегу уже одетая, улыбалась, заплетая косу, пальцы так проворно бегали по волосам, что невольно залюбовался, подумал, как ловко управляется с этой копной, просто играючи. И тут она заговорила: «Что, Коленька, понравилось?» Я только и смог промямлить какое-то извинение, что, мол, случайно, не хотел, так уж получилось, что не бейте, я никому не скажу. В общем, не помню точно, что ей говорил, да это и не важно, она только засмеялась. А потом так в глаза пристально посмотрела да говорит: «Запомни, что на судьбе написано, то не изменить, тяжкий крест на твою долю выпал да на детей твоих. Начнётся гроза, не жди, семью бери да убегай, наживёшь еще на своем веку, а останешься на месте — без головы тебе быть, гнезду твоему отчему другая судьба выпадет». Потом погладила по голове, да проговорила, авось и пронесет гроза. Да, вот сколь лет прошло, а всё в толк взять не могу, о чем это она. Вот верите, вам рассказал, так гора с плеч.
Ну, что вы скажете на это голубчик? Молчите. Вот и я все годы молчал. Расскажи кому, на смех подымут, или что хуже, подумают, головой тронулся.
Антон Павлович сидел молча, забросив ногу за ногу, тихонько раскачиваясь в кресле, немилосердно под ним скрипевшее. Задумавшись, он даже не сразу услыхал Николая Петровича, продолжавшего рассуждать на тему, поверили бы ему люди, расскажи он им правду.
— Вы говорите, любезный Николай Петрович, — прервал его размышления гость. — Что об этом ни с кем не говорили?
— Истинная, правда. Вот вам крест, если вру.
