— Да какой он, к черту, друг…
— А кто это, Стас?
— Вероничка, тебе лучше этого не знать, наверное…
— Здрасте, приехали! Человек приходит сюда, как к себе домой, доводит тебя до тихой практически истерики, а мне лучше этого не знать? Нет уж, давай выкладывай, дружочек, все как есть! Как на духу давай…
— Я не могу, не могу, Вероника!
— Что значит — не могу?
— А то! Меня, между прочим, вообще убить могут…
— Да за что?!
— Давай я тебе как-нибудь потом расскажу, а? Честное слово, расскажу! А сейчас спать ляжем — ты же устала, наверное.
— Не то слово — устала. Я просто с ног валюсь. И голова так кружится…
Она и в самом деле пошатнулась слегка и быстро села на кухонный стульчик, ухватившись испуганно за край стола. Банное полотенце скользнуло с головы и тихо свалилось на пол, открыв мокро-тонкие колечки волос и чуть оттопыренные маленькие розовые уши, и она медленно опустила голову, провожая его глазами. Потом, моргнув удивленно, так же медленно подняла взгляд на Стаса и долго на него смотрела, будто видела впервые, и никак будто не могла сообразить, что же этот красивый молодой мужчина все-таки делает здесь, на ее кухне…
— Эй, ты чего… — испуганно схватил ее за локоть Стас. — Пойдем-ка и в самом деле спать, Вероничка… Не пугай меня…
— Ну что ж, пойдем. Только обещай, что ты мне все-все потом расскажешь! А сегодня я действительно ничего уже понять не в состоянии. Кое-как на ногах держусь. Даже есть не хочу, хотя желудок с утра пустой.
— Пойдем-пойдем, я тебя отведу… А потом и посуду помою. А ты спи… Утром я тебе завтрак хороший сделаю…
— А когда мы с тобой поговорим, Стас? Завтра?
— Ага, Вероничка, завтра. Обо всем поговорим завтра…
Он долго еще сидел в эту ночь на кухне, прислушиваясь к шевелящемуся внутри страху и будто плавая без сил в состоянии вязкой и полной безысходности-невесомости. И курил без конца. Сигаретный дым, повертевшись перед глазами тонкими голубыми полосками, улетал послушно в тихо шумящую вытяжку, стылая тополиная ветка за окном все скреблась и скреблась занудно-визгливо в стекло, заставляя его вздрагивать периодически от тоскливого этого звука. Конечно, правильнее было бы встать и уйти отсюда, прямо сейчас уйти. Уйти из этого уютного дома, где ему так понравилось жить. Нет, он не мог. Знал, что так надо, и не мог решиться даже со стула встать. Ну почему, почему у него никогда не будет такого вот дома? Не будет такой веселой, разноцветной кухни, не будет мягкого кресла перед телевизором, не будет такой, как Вероника, умной и красивой жены? Конечно, это же все заработать-заслужить надо… Не нахрапом взять, как он хотел когда-то, а именно заработать. Именно заслужить. Только слишком он поздно это понял, к сожалению. И даже попытка начать новую жизнь его не спасла, выходит. Зря только на работу устраивался, голову людям морочил. Не получится у него никогда как у всех. Чтоб дом, чтоб работа… Потому что прошлое свое — его же так просто не отменишь и, как весенний кораблик, от себя не отпустишь плыть вниз по грязной луже. Оно все равно придет и напомнит о себе нагло ухмыляющейся Валеркиной рожей и повиснет тяжелой опасностью над Вероникиной светлой кудрявой головкой. Бедная, бедная Вероника… Ей-то все это за что? Нет, он должен, он обязан встать и уйти прямо сейчас! Если вообще этим поступком что-либо остановить сможет, конечно…
