Им жажда подвига владела.
Во сне, стряхнув оковы тела,
Он мчался в бой. Но вот заря –
И вновь бессилье, вновь мученье.
И, смелым замыслом горя,
Я принял тайное решенье.
Я рассуждал в тиши ночей:
В чем гордость юных, честь мужей
И чем герои взяли право,
Чтобы о них гремела слава,
Чтоб их почтил в дали веков
Слепой язычник, как богов?
Не пользой дел своих? Не тем ли,
Что очищал родные земли
От всякой нечисти их меч, –
За благо общее радея,
Главу Медузы мог отсечь
И льва сразить в лесах Немея?
Так что ж, иль правый меч Христов
Лишь сарацин разить готов,
Лишь верных ложному кумиру?
Нет, во спасенье послан миру,
Он от безвинных отведет
Всех бед и всех несчастий гнет.
Но, чтоб удача с ним дружила,
Должна призвать коварство сила!
Так я мечтал, мой гнев дразня,
И след искал к жилищу гада.
И бог прозренье влил в меня:
Я понял, что мне делать надо,
И я сказал тебе, склонясь:
Душа в отчизну повлеклась!
Ты внял просящему, и вскоре
Счастливо пересек я море.
Сойдя на брег родной, тотчас
Я дал ваятелю заказ.
И, с описаньями согласный,
Им зверь был вылеплен ужасный:
Его на шесть коротких ног
Природа глыбой взгромоздила.
На брюхе кожа – точно рог,
Спина – как панцирь крокодила.
Дугой сгибает шею гад.
Разверстый шире адских врат,
Чернеет зев, и дышит смрадно,
И жертвы ждет, оскалясь жадно.
В нем три ряда зубов видны.
Как меч, из черной глубины
Торчит язык. Как две зарницы,
Сверкают узкие зеницы
Свирепых глаз. Его спина
Змеей кончается двуглавой.
Семью обхватами она
Коня сжимает в ком кровавый.
Таким дракона сделал он,
Покрасил в мерзкий серый тон,
И тот живым казался гадом,
Что вспоен кровью, вскормлен ядом.
Тогда, признав, что он готов,
Я выбрал двух громадных псов,
Чья лютость, быстрота и сила
И зубра дикого страшила.
Я начал распалять их злость,
Учил, мой голос разумея,
Хватать, как брошенную кость,
И грызть изображенье змея.
Учил их мяса рвать куски,
Вонзив туда свои клыки,
Где, голы, розовы и гадки,
Под грудью вздулись жира складки.
А сам, доспехами звеня,
Я сел на мощного коня
Арабской благородной крови,
Хлестнул и, с пикой наготове,
Взъярив коня ударом шпор,
Помчался прямо на дракона
И сталью прободал в упор
Его чудовищное лоно.
Собаки жалобно визжат.
Конь, дыбясь, пятится назад,
Грызет мундштук, покрытый пеной.
Но, верен мысли сокровенной,
Я был упорен, и когда
Трех лун сменилась череда,
Ни пес, ни конь уж не робели.
Тогда, на быстрой каравелле,
Я совершил возвратный путь.
И здесь три дня, не знав покоя,
Не мысля кратким сном уснуть,
Искал назначенного боя.
