Но, могут возразить нам, в то-то и дело, что все сказанное выше касается именно гегелевской, т.е. идеалистической диалектики. Однако нас интересуют конкретные процессы в природе и обществе, а «в этом отношении гегелевская диалектика абсолютно ничем не отличается от материалистической – и там и тут речь идет именно о тех всеобщих законах, которые управляют одинаково и человеческим мышлением, и миром естественно-природных и социальных процессов» – в этом «ее реальное содержание». Ее источник – в реальном человеческом мышлении, а идеализм Гегеля «заключается в том, что он это реальное человеческое мышление обожествляет, т.е. изображает как силу и сущность некоторого иного нежели человек существа – “абсолютного субъекта” или “бога”»35. Вот как раз в силу такого обожествления, «канонизирующего» как положительные, так и отрицательные моменты, его диалектика не позволяет «хотя бы теоретически разрешить реальное, остро назревшее противоречие».
Что же касается материалистической диалектики, то для нее «характерным является объективность рассмотрения явлений, стремление постичь вещь саму по себе как она есть в совокупности ее многообразных существенных отношений к другим вещам»36. Очень характерное определение. Тут ведь дело не в том, чтобы сообразовать теоретические исследования с реальным состоянием объекта для устранения неизбежных погрешностей (практику как критерий истины признавал и Гегель37). Главное фактически оказывается в том, чтобы номинально оставив приоритет за рассмотрением движения объекта под влиянием внутренних противоречий, контрабандным путем протащить в него «многообразные существенные (!) отношения к другим вещам». Таким образом, если у Гегеля диалектика охватывала весь объект исследования во всех его (для нее только внутренних) связях, то «материалистическая диалектика» фактически ограничивает свою теоретическую функцию только частью связей, выведя остальные во внесистемное пространство. Но тогда что вообще остается от теории? Ведь «теория вообще существует только там, где есть сознательно и принципиально проведенное стремление понять все основные явления как необходимые модификации одной и той же всеобщей конкретной субстанции»38. Таким образом, вместо того, чтобы расширить возможности теоретического охвата, пошли на его ограничение. Если в свое время для классиков марксизма это было вполне естественно – в качестве первого шага и платы за «материализацию» диалектики (тем более, что основная задача у них была другой), то превращение данного момента из временного недостатка в постоянное как бы даже достоинство уже целиком на совести позднейших «философов-марксистов».
