Наташа пожала плечами:
— Потому что она слепая. А я еще нет… Ты садись.
Марат сел на диван, Наташа устроилась рядом с ним, забравшись на диван с ногами. Марат глянул на тосты, взял один, захрустел. Внезапно Наташа спросила:
— Что ты задумал? Расскажи мне.
— Ты о чем?
— Ты знаешь о чем.
— Ничего такого, — ответил Марат с невинным видом. — Просто есть способ заработать, и я им воспользуюсь. Не о чем беспокоиться.
Однако Наташа так не считала:
— Объясни, что за способ.
Марат молча покачал головой. Наташа сердито сдвинула брови:
— Ты дурак! Думаешь, чтобы доказать свою любовь, нужно обязательно с моста спрыгнуть?
— Я пытаюсь не дать тебе спрыгнуть с моста, — ответил он.
— С чего ты взял, что я могу с него спрыгнуть?
— Про Настю тоже никто не думал, что она сможет, — парировал Марат. — Но ведь смогла…
— Со мной никто ничего такого не сделал, — возразила Наташа.
— Ты сама с собой это делаешь. Я же вижу.
Наташа промолчала. Потом неожиданно изменила позу: села на колени Марату, лицом к нему.
— Поцелуй меня, если хочешь, — предложила она.
Марат робко поцеловал ее в губы. Наташа расстегнула блузку.
— И все остальное сделай тоже. Пожалуйста! Хочу посмотреть. Пока еще могу видеть…
…Когда спустя некоторое время в квартиру вошла мать Наташи, ее никто не встретил — только кроссовки Марата скромно стояли на коврике. Галина взглянула на них, тихо подошла к комнате дочери, прижала ухо к двери… А потом, стараясь двигаться совершенно бесшумно, направилась обратно к входной двери и вышла из квартиры.
…Крюков и Инга снова сидели вдвоем в квартире Истоминой.
— Я не понимаю, зачем вы снова меня сюда вытащили, — заявила Инга. — Надеюсь, вы не собираетесь меня снова спаивать?
Крюков покачал головой:
— Я просто пытаюсь понять, что произошло. Потому что это очень странно. Ни один человек мне пока не предложил хотя бы отдаленно понятный мотив для самоубийства вашей подруги.
Инга пожала плечами:
— Я тоже не предложу. Я не знаю! Я не могу поверить, что она… сама. Я ведь так и говорила. Помните, про того парня? Который пытался ее изнасиловать?
— Да, вы это говорили, поэтому я вас и пригласил. Давайте еще раз попробуем вспомнить что-нибудь… необычное, что ли.
— Например?
Крюков открыл дневник Истоминой, весь утыканный закладками — видно было, что его внимательно изучали.
— Вот, слушайте. «Двадцатое января. Чувствую себя девочкой-подростком в пубертатном периоде. Все-таки поперлась в этот вонючий спортзал и, конечно, вляпалась в историю, настолько идиотскую, что до сих пор стыдно. Кроме Гуси, рассказать было некому, я и рассказала. А та подняла меня на смех. Люблю ее за то, что вечно вся в ужасе прибегаю к ней за советом, а она надо мной хохочет, и то, что казалось ужасно важным, вдруг само собой превращается в какую-то чепуху, которая яйца выеденного не стоит». Не припомните, о чем это?
