— Все еще мучает совесть?
— Да уже не так. Места нет. Спасибо за обед, было здорово.
— А что если… — произнес он задумчиво и примолк.
Я сказала также задумчиво:
— А далеко пешком в Арахову, да?
Саймон заулыбался:
— Вот именно. Ну и как? Это ваша машина.
— Ну знаете же, что нет. Не желаю к ней прикасаться. Отказываюсь.
— Очень жаль, потому что с вашего разрешения, которое я, по-моему получил, я сейчас поеду в Арахову и надеялся, что вы поедете тоже.
Я сказала с искренним изумлением:
— Я? Но вы не можете этого хотеть!
— Пожалуйста, — сказал Саймон.
По какой-то причине мои щеки стали очень горячими.
— Но вы не можете. Это ваше собственное, личное дело, и вы не можете хотеть, чтобы неизвестно кто путался все время под ногами. Это, конечно, Греция, но нельзя же доводить гостеприимство до такой степени! В конце концов…
— Обещаю, что вас ничто не огорчит. Это было давно, и эта трагедия не относится к настоящему. Это просто… Можете называть это любопытством, если хотите.
— Да я не думала, что это меня огорчит. Я думала только… Да, черт побери, вы меня почти не знаете, и это правда частное дело. Вы сказали, что это паломничество, помните?
Он сказал медленно:
— Если бы я выдал то, что действительно думаю, вы бы подумали, что я чокнутый. Но разрешите сказать, и это правда, я буду очень благодарен, если сегодня вечером вы составите мне компанию.
Наступила пауза. Толпа греков рассосалась. Художник и ослик исчезли. Другие англичане ушли в отель. Над невидимым морем висела абрикосовая луна среди белых звезд. Ветер в деревьях пел дождем.
Я произнесла:
— Конечно, поеду, — и встала.
Когда он потушил сигарету и улыбнулся, я проявила легкую вредность:
— В конце концов, вы же сказали, что я вам должна.
Он ответил быстро:
— Послушайте, я не имел в виду, — но поймал мой взгляд и улыбнулся. — Хорошо мадам, вы победили. Больше не буду загонять вас в угол.
И он открыл мне дверь машины.
Вот что Саймон рассказал по дороге.
— Михаэль на десять лет старше меня. Мама умерла, когда мне было пятнадцать, брат был и мне, и отцу единственным светом в окошке. Когда немцы оккупировали Грецию, он улетел сюда и восемнадцать месяцев до самой смерти работал в горах с Сопротивлением. Конечно, новости доходили плохо, иногда письма с оказией… За все время всего три. В первых двух он сообщал только, что все хорошо и идет по плану — мы только понимали, что он был жив, когда отправлял их четыре месяца назад.
Самая крупная организация Сопротивления, ЭЛАС, больше старалась оснастить свое гнездышко, чем драться. В сорок четвертом, когда немцы покинули Грецию, она попыталась устроить переворот и начала убивать соплеменников оружием и на деньги, которые мы им переправляли контрабандой, а они благополучно спрятали в горах, чтобы использовать потом. Были и мелкие группы, Михаэль сводил их вместе. Но та, первая организация, била их еще и во время войны, иногда даже одновременно с немцами, но с другой стороны. Сопротивление в Греции — жуткая история. Деревню за деревней жгли и насиловали немцы, а потом свои, чтобы отобрать жалкие припасы.
