вязкий гул восковой, электрический, полосатый.
а откроешь рот, враз вокруг никого - одни
золоченые звонкие жала, алчные думки улья,
танцы в солнечном поле, граненые ядом сны.
Медсестра кричит - нет, пчела не вполне заснула.
2007
Холодный ветер потрошит аллею,
где плоть моя целуется с твоею,
покуда мы - две бедные души -
целуемся в совсем иной глуши.
А бледные огни уже едят наш дом,
и арлекин с заржавленным багром
бежит по улице, что снится нам обоим
как купидон - такое же слепое
не правосудие, так равенство. Давай
открой глаза, цветущая трава,
сгори, увянь, опять глаза открой -
глянь, как багром пробило нас с тобой.
2007
Стекло, горящее синим, безоблачным, ненадежным.
Глазное яблоко сверкает, поет как фужер с водой
под влажным солнечным пальцем, а ставшая зрячей кожа
стонет октавой ниже, граничащей с темнотой
однолетних растений, тоже - глупых и безмятежных,
живущих на подоконннике в стакане слепых корней,
становящихся то лиловым, то розовым, то кромешным
фиолетовым бархатом, раскачивающимся в окне.
2007
Следящий по темному небу полет фосфорических баб -
не пахарь уже и не ухарь, и не хома сапиенс мерзкий,
текущий, как черная жижа, по граду, где жуть и стрельба,
где в небо уходят дымы, где про цвет узнаешь из пореза -
когда уже хлынула, выцвела... поздно совсем узнаешь,
что радуга лишь начиналась вот с этого красного света,
и выла под тусклою кожей - дракон, переливчатый сплошь,
все время летевший сквозь небо, которого, думалось, нету.
2007
Отсутствие цвета, отсутствие контура, рябь
застоявшейся сепии, далей нестрашных и пыльных,
исцарапанных, сломанных, где наши тени парят
на границе из пепла и соли. Мы кажется были
вместе с душами пойманы этой машинкой, где свет
превращается в прямоугольники едкого праха
в слюдяную избушку, домишко, где нас уже нет,
а снаружи нас нет и подавно. От нюха до паха
перерубленных шторкою, вытравленных серебром
из трехмерного в плоское, свернутое в рулончик,
позабытых... Мы кажется были, и думали про
разноцветное завтра, светящееся и непрочное.
2007
Горловое пение сизых чердачных окон,
лающих лестниц раскатистые пролеты.
Девушкам мясо тем слаще, чем оно -
пушечнее, расстрельнее, животней.
Навсегда их коротко. Форева их как-то янг.
Ну и ладушки: какая печаль похожему
на любого другого - настолько, что слово "я"
похоронено под ставшей дешевле кожею.
Ну кому, ну какая здесь может упасть печаль.
Поди, разбери, какого сидорова накрыла
то ли статистика, то ли апрель в грачах,
