Ты крадешься, глазами горя в темноте,
и хвостом себя бьешь по бокам.
2003
Забывшись, сад раздавит в кулаке...
Забывшись, сад раздавит в кулаке
какой-то дом. Дитё пойдет напьется
и вновь вернется в сад. Еще побыть никем,
ничем, нигде... Потом оно найдется,
и обнаружит вдруг, что дома вовсе нет,
и что зовут по имени. Откликнись,
или окажешься не на свету, а вне.
Или умрешь неназванным, великий.
Вернешься в сад. Прости. Вернешься в сад
2003
Я певец. Меня музы ласкают.
Мои девы точны, как часы.
Но одна - я не вспомню, какая -
мне вчера откусила язык.
Я навек у молчанья в полоне.
Жизнь прошла. Улетучился хмель.
Я стою, опершись о колонну,
и глаза мои белы, как мел.
2003
Настанет день, и перестанут сниться
животные, растения, ландшафт,
растают, перекашиваясь, лица...
И мы проснемся, одеяло сжав!
2003
На превращение Баранкина в человека
Страдания для насекомых.
Для нас. Для бормочущих рыб.
Бритва, прорезающая на хомо
многочисленные орущие рты.
А дули в носик, а кормили манной...
Бог сохранит. Ведь знаешь, за тобой -
за каждым - уже выслан ангел
с булавкой в руку толщиной.
2003
не хочется дышать золой
качать стальное коромысло
как небо старое провисло
над настороженной землей
берися милая за руку
давай-ка выбегать из-под
обломков падающих вод
и выше пляшущих под звуки
ты не оглядывайся нет
уже ни садика ни неба
и даже врач пожалуй не был
к не оказавшимся вовне
2003
Все замечательно. Женщина пляшет,
женщина плачет, а также поет.
Так без конца - ненадолго приляжет,
вскочит и вновь принялась за свое.
Пляшет, являяся в облике разном,
плачет, поет, зазывает беду.
В пестром, но, в общем-то, однообразном
и бесконечном как время ряду.
2003
режь гайку лей страхи в лиру
баб катай по росе
и бойся - ведь жопа мира
думает за нас всех
так половозрелый ящер
ведомый на площадь петь
зашкален ненастоящим
вменяем не улететь
туда где как мяч упруги
девы где светел страх
туда где едят друг друга
на золотых блюдАх
где время все большим змеем
выблевывает свой хвост
где выжившие умеют
и слышат свой третий мозг
2003
На песке лежит девица
и она бы загорела,
если б не мешал мужчина,
что лежит на ней плашмя.
Он лежит на ней как надпись,
он лежит на ней как знамя,
он лежит на ней как тело,
но не мертвый, а живой.
Раз - как девушку он любит,
два - как женщину он любит,
мы увидели б как в третий,
только время вдруг пошло.
Пошло, пошло, проклятое,
пошло, неугомонное,
и вот уж старый дедушка
на веточке сидит.
Он загибает пальчики,
