10.
Стемнело, и под тусклым светом единственного фонаря её силуэт казался полупрозрачным. Она шла как королева, осанистая, невозмутимая. Никита выжидал. Он мог бы вынырнуть из темноты, с которой успел сродниться, но смотрел издалека. Пока смотрел.
Его пальцы окаменели. Никита не любил обижать тех, кто слабее, но иногда нельзя поступить иначе. Никакие уговоры не убеждают лучше кулака. Он вышел из-за угла и двинулся за девичьей фигурой. Эта надменная девчонка, Лена, почуяла опасность, вжала голову в плечи и прибавила шагу. Наивная, будто она сумеет спастись бегством.
Нарочито громко кашлянул; она боязливо оглянулась. Секунда, и Лена ускорилась до бега. Никита с легкостью догнал зазнавшуюся гимнастку. Повалил на асфальт. Она пыталась позвать на помощь, но крик потонул в безлюдной аллее. Его размыл ветер, впитала в себя почва.
И все-таки Никита прикрыл ей рот ладонью.
— Заткнись. — А от голоса его несло ненавистью.
Белобрысая взвизгнула. Свинья! Никита легонько пнул её в бок. Ему даже нравилось нависать над Леной пугающей тенью и дышать в лицо опаляющей злобой. Он властвовал над ней, она дрожала под ним.
— Молчи, иначе… — Никита не закончил фразу, но Лена всё поняла и обмякла безвольной куклой.
Никита был краток:
— Отстань от Саши Савельевой. Никогда не приближайся к ней. Если ослушаешься — мы с парнями придем за тобой, и эта встреча тебе запомнится.
Лена не была так самоуверенна как раньше и дружбой со старшеклассниками больше не кичилась. Никита отнял ладонь от пухлых губ. Гимнастка тоненько взвыла.
— Прошу…
— А вздумаешь пожаловаться — я не буду размениваться на болтовню.
Второй пинок пришелся под ребро. Лена закивала.
— Пусти.
— Я был услышан?
— Да...
— Точно?!
— Да!
Он легко спрыгнул с Лены, и та, путаясь в юбке и спотыкаясь на ровном месте, побежала от него прочь. Как от монстра.
А он и есть монстр, безумно влюбленный монстр.
Саша никогда не узнает про Никитин импульсивный поступок. Ей ни к чему. Она до сих пор верит в чудо, в розовые сказки о справедливости, и не поймет человека, готового причинить страдания кому-то другому. Даже её обидчику, даже такой скотине, как Лена.
Саша, его Саша, оттаивала словно весенний цветок. Дикий звереныш одомашнивался, исчезала былая ершистость. Она до сих пор не верила, что Никита всерьез называл её красавицей. От всего сердца, без капли лести, а она одергивала кофту, начинала теребить губы зубами, прокусывая их до крови, хмурилась. И держаться за руки стеснялась. Когда Никита словил её ладошку впервые — отпрянула и зыркнула исподлобья. Потом, правда, привыкла.
