-А что тебя не устраивает? – спросил Гнилов, - тебе предоставить примерочную?
-Не спорь, Мишка, - буркнул я, - всё лучше, чем в этой хламиде.
Мы быстро переоделись в ставшую уже родной одежду и снова встали перед командирами.
-Меня беспокоит еврей, - поморщился комиссар, - сразу расстреляют.
-Может, сделаем из него испанца? – предложил я, сам не понимая, откуда взялась эта идея.
-Что ты имеешь ввиду? – поинтересовался командир.
-Он необрезанный. Пусть будет Мигель. Как твоя фамилия, Миш?
-Санкин, - проворчал Мишка.
-Во! Будет Санчес! Мигель Санчес! Санчо с ранчо.
-Сам ты сранчо! – возмутился Мишка, - мужчины заржали.
-Да не кто! - оправдывался я, - а откуда! Санчо с Ранчо. Ранчо, понимаешь? Вот если бы ты испанский знал!
-Я знаю испанский, - неожиданно сказал Мишка-Мигель.
Все замолчали, переваривая новость.
-У меня папа испанец, а мама еврейка. Я ещё немного немецкий знаю.
-Да ты находка! – восхитился командир, - тебя бы в разведку, цены бы не было!
-До первого немца, - скептически сказал Гнилов, - они не стали бы проверять, похож, значит еврей, а евреев или в гетто, или к стенке.
-Значит, не должен попасться, понял, Мигель? Понял, Вилли?
-Поняли мы, - угрюмо ответил я.
-Извините, ребята, но это единственный наш шанс известить командование о нас, - сказал командир, - мы не вернёмся. Все останемся здесь. Так что делать вам с нами нечего. Сейчас идите на кухню, берите вещмешки, и в путь.
Командир вышел из-за стола и протянул нам руку: - Зовут меня Зосима Петрович, запомните, и прощайте. Комиссара звать Семён Михайлович, как Будённого. Запомните тоже, передайте нашим, где мы погибли. Всё, идите.
Мы с Мишкой зашли на кухню, где пожилой повар… ну, как пожилой, лет за сорок.
Я, почему-то подумал, что сам старше него, хотя был ребёнком.
-Меня все кличут Митричем, - представился повар, передавая нам вещмешки, - здесь хлеб, сало, консервы. Откроете? Нож опасно вам давать, найдут, не пощадят.
-Откроем, дядя Митрич, - уверенно сказал я, - есть захотим, откроем.
Митрич привлёк нас к себе и поцеловал в лоб каждого:
-Дома такие же двое остались, - смахнул он слезу, - ещё двое воюют. Ну, всё, идите, не ровен час немцы нападут.
Простившись с Митричем, вышли на околицу, где постовые, не утерпев, пожали нам руки и указали на дорогу, по которой нам предстояло идти.
Шли мы долго, солнце поднялось уже высоко и немилосердно жарило. Мишка был в кепке, мне же давило прямо на темечко, и голова снова начала гудеть.
