_ Браво, Давиде. Узнаю тебя. Значит, ты еще и впрямь жив.
Давиде повернулся к нему спиной.
_ Если я решу ехать и выясню, что виной всему действительно этот Линори, как я должен буду тогда поступить?
— Сдать его в полицию.
— Нет.
Он повернулся к Симону и прямо посмотрел ему в лицо.
— Я убью его!
В ту ночь Давиде спал беспокойно. Вновь его мучили уже позабытые было звуки и образы.
…Бегущая Марта, которая прижимает к груди Стефано… треск автоматных очередей… ладонь Марты в крови… ее крик: «Стефано!.. Они в него попали!»… отчаянный плач Стефано, завернутого в одеяльце, по которому расползается красное пятно… голос пытающегося успокоить его Симона: «Ребенок вне опасности, пуля только поцарапала шею. Слушай, Давиде, тебе надо ненадолго исчезнуть из Италии. Мы посадим тебя на самолет, улетающий сегодня ночью»… последние слова Марты: «Нет, я с тобой не поеду. Я не могу оставить Стефано»…
…Давиде резко поднялся и сел в постели. Весь в поту, открытым ртом он жадно ловил воздух. Кэт подошла к нему.
— Я здесь, Дэв. Все в порядке, ничего не случилось.
Давиде провел рукой по глазам.
— Это никогда не пройдет.
— Хочешь, поговорим?
Во дворе мотеля жалобно заскулила их овчарка.
— Спустился туман. Соломону не нравится, слышишь?
Кэт погладила его.
— Я спросила, может, ты хочешь поговорить?
Давиде подумал об этой женщине с черными коротко стрижеными волосами, которая терпела его все эти годы. И любила. Подумал об этой женщине, о Кэт, которую и он также по-своему любил, о ее нежном взгляде. Он кивнул.
— Через несколько дней я собираюсь уехать, вернусь в Италию. Совсем ненадолго, мне надо кое-что выяснить там.
Кэт поднялась, подошла к окну и выглянула во двор.
— Соломон будет по тебе очень скучать.
— Не знаю, правильно ли я делаю, но должен так поступить.
Кэт улыбнулась. Улыбка получилась горькая.
— Те, что «должны», хуже всех. Их даже нельзя послать ко всем чертям, когда они решают уйти.
Большой салон фирмы «Сицилтекноплюс» в Палермо был полон важных гостей, в том числе представителей местной власти.
Барон Джованни Линори в блистательном одиночестве стоял перед микрофоном. Свою речь он не читал по заранее припасенной бумажке, а импровизировал. Этот день для него и возглавляемой им компании мог бы быть радостным и торжественным, стать памятным на всю жизнь. Но он через силу выдавливал из себя каждое слово. Во взгляде его читались бессильная ярость, тоска и тревога, а под глазами набрякли тяжелые мешки — результат усталости и долгого тщетного напряженного ожидания. Ожидания вести, что его Миммо жив.
