Древнееврейская музыка и пение [современная орфография] | страница 50

. Что касается самой музыки казанов, то она имеет вполне творческий характер. Известные акценты служат для них только намеками на такой или другой род пения, и эти намеки они воспроизводят по всей своей воле. Менее восторженные казаны стараются только расцветить акценты разными более или менее витиеватыми трелями, но казан — настоящий мастер своего дела — заходит гораздо дальше: ему нет нужды как нибудь приготовить ухо слушателей постепенностями в изменении тонов; голос его поражает такими блуждающими, неожиданными мотивами, которых не может вынести без усилия непривычное ухо. Страсть казанов к быстрым переходам из низких нот в самые высокие из тимбра бассо в тимбр фистулы отчасти приближает музыку казанов к тирольской музыке. При этом, подобно коптскому, нынешнее еврейское пение чрезвычайно растягивает слова. Читая, напр., молитву Криаз-Шмах, почти полчаса тянут последние слова четвертого стиха шестой главы книги Левит. Но особенное внимание еврейских любителей музыки обращали на себя наши евреи привислянского края. «Песнь польского еврея, говорит Мэнцер[267], вся ушла в безграничную область фантазии. В дни праздников он поет свои традиционные песни и разнообразит свои напевы разными украшениями, руководствуясь исключительно моментальным душерасположением, вызванным тою или другой мыслью, или словом песни. Его песня далеко не есть простая игра фантазии, все-таки рассчитывающая, какие комбинации могут и должны выступить впереди. Певец-еврей в Польше весь подчинен прибою вдохновенного чувства, энтузиазму, доходящему до полной экзальтации. Его песнь выходит из сердца дрожащего напряженными ощущениями и в этой бездонной глубине чувства лежит причина огромного влияния песни казана на слушателей, хотя в исполнении песни казан забывает, что он в обществе, что на него обращено общее внимание. Иногда на минуту он замолкнет, не будучи в состоянии подняться на высочайшую ноту своим прервавшимся голосом и только губы его продолжают двигаться беззвучно, пока снова, укрепивши себя приложением большого пальца к губам, а остальных к носу, издает пронзающие ноты»[268]. Такова сила восточной крови, что ее не могут охладить холодные расчеты европейской жизни! Некоторые в экстазах казанов думали видеть образец древних пророческих вдохновений; но экстаз пророческий никогда не исключал самого светлого сознания мысли и своего положения, тогда как казаны, подобно дервишам азиатским, доходят до полного исступления. Мэнцер видит в этой экзальтации следствие гражданского угнетения польских евреев, уходящих в область фантазии от тяжелой действительности: persécuté et méprisé de ses concitoyens, luif polonais s' élance dans le vaste champ de l' imagination