И никто из нас не ожидал, что здесь, на освобожденной польской земле, неожиданно раскроются недюжинные дипломатические способности нашего старого ездового.
Дело было так.
После длительного марша мы остановились на привал в большом польском селе. На широкой сельской площади группа местных крестьян окружила наши повозки. Больше всего поляков толпилось возле повозки Трофима Ефимовича Цыся. Они молча наблюдали, как умело он управляется с лошадьми, по-хозяйски дает распоряжения другим ездовым. Сельские мальчишки шустро носились за водой к колодцу, помогали поить лошадей, ослабить подпруги, расчесывать гребнями конские гривы. Изо всех сил старались они угодить большому, усатому, добродушному русскому солдату.
Тут же завязался разговор.
- Добрые ваши кони, пан солдат,- с одобрением сказал высокий, худой крестьянин в помятой соломенной шляпе.- На таких и до Берлина доехать можно.
Цысь согласно кивнул головой:
- До Берлина доидемо. Може, ще й подальше. Ще и до дому повернемось. Кони добри.
- А цо, пан солдат, правда, что Польша теперь будет советской? Теперь, наверное, присоединят нас к Советам. Колхозы будут…
Цысь хмуро взглянул на задавшего каверзный вопрос босого, в латаных-перелатаных штанах крестьянина, сплюнул.
- Дурный ты, хоч уже и в литах. Нащо нашим Советам ваша Польша? У нас своей земли хватае, та не такой як у вас, трохи покраще. Наше дило тебя, дурня старого, от фашиста спасты, Польшу вашу освободыть. А там уже сами соби думайте, як вам дальше жить.
Поляки повеселели, утвердительно закивали головами.
- То так, пане солдат. Правильно сказано.
Цысь деловито обошел повозки, постучал крепкими сапожищами по колесам, испытывая их прочность. Потом снова повернулся к босоногому крестьянину:
- Кому-кому, а тоби, пан, колхозив боятысь ничего. Я тильки скажу, що абы ты працював у колхози, то не ходыв бы, як босяк, у рваных штанях та не свитыв бы голым задом. Сытый бы, одитый бы був, та еще и дитей своих у институтах бы вчив. Зрозумив?
Поляки молча слушали ездового. Видно, не все верили его словам - сказывалась буржуазная и геббельсовская пропаганда в течение многих лет. Но им нравилась простота и убежденность в своей правоте этого немолодого, видимо, очень сильного и уверенного в себе советского солдата.
- А цо, пане солдат, продолжает ли еще гитлерова авиация бомбить Москву?
Цысь хитро щурился, разглаживал усы:
- Це ты у самого Гитлера спытай, ему выднише. Зараз его, чертяку, самого бомблять и вдень и ночью. А Москва наша, що ж. Стоить Москва, яка и була, красавыця…
