только будет выбита их социальная база‐кулачество. Но когда это будет, если даже
конференция еще не договорилась о методах ликвидации последнего эксплуататорского
класса? Как воссоздать на ленинских основах единство партии? Над этим, наверное, думает каждый большевик.
Когда‐то воронежский секретарь говорил, что партии нечего бояться фракционеров, ибо она права и сильна. Да! При Ленине их не боялись, при Ленине даже Троцкий не
пускался во все тяжкие, как отважился пуститься потом. А теперь в докладе Молотова
просквозил если и не страх, то какая‐то тень его, какая‐то обостренная обеспокоенность, будто секретарь ЦК обличал людей, которых сам побаивался...
Может быть, снова нужен одни вождь, как было при Ленине? Может быть, хорошо, что такой человек все более выявляется, что его рука все властнее ложится на руль партии
и страны?
Дальше этого не шли взметенные, растревоженные мысли...
Редкие встречающие засуетились и бросились в разные концы перрона. Иван
остался на месте, рассчитывая, что мягкий вагон остановится как раз напротив входа в
вокзал.
Вдали показался паровоз, увеличиваясь с каждым мгновением, оставляя позади
длинное и узкое, скошенное вбок, белое облако. Сотрясая перрон, выставив острую, конусообразную грудь, он промчался мимо. Промахали его красные шатуны.
Иван смотрел на приближающийся желтый вагон, единственный в сине‐зеленом
составе, и чувствовал, что сейчас останется позади целый отрезок жизни. В эти часы идет
заключительное заседание конференция, а завтра домой ‐ в Сибирь.
Иван не рассчитал остановки поезда, и когда подбежал к мягкому вагону, на перроне
уже стоял Вася, высоконький, худенький, побледневший от волнения, оглядывая людей
тоскующими глазами. Иван схватил сына и прижался жесткой щекой к его лицу. Он
бросился к Лиде, поцеловал ее и увидел за ее спиной мать. Обнимая материнские плечи, он с раскаянием подумал, что поцеловал жену слишком небрежно и коротко.
Но Лида и не заметила этого, она уже отвернулась от мужа, озираясь вокруг, и, сама
не замечая, говорила:
‐ Боже мой, неужели я в Москве? В Москве?
Елена Ивановна припала к сыну; он держал ее так, поглаживая ладонью платок на
голове, пока не увидел внизу Эльку, которая растопырила ручки, приподняла их в
локотках и, потрясывая ими от нетерпения, ожидала отцовских объятий.
Иван пошел с перрона, держа на одной руке дочку, а в другой неся чемодан.
Лида шла рядом, чувствуя себя нереально. Вот идет она по булыжнику
привокзальной площади. По такому же булыжнику изо дня в день она ходила в
