И вот ‐ первый час на курсах .Сотнями девических голов пестреет амфитеатр
химической аудитории. На кафедру всходит профессор Реформатский, плотный
брюнет в золотом пенсне. Он как хозяин приветствует нас, говорит о своей вере в
силу науки, читает стихи шлиссельбуржца Морозова. Он вспоминает слова
Достоевского:
«Смирись, гордый человек!» ‐ и, властным жестом отметая эту фразу, восклицает юношеским голосом.
‐ Бунтуй, гордый человек! Ищи, добивайся, мучайся исканием. Только в этом
счастье!
Впервые в жизни я услышала после лекции аплодисменты. И первый раз при
мне опровергали Достоевского, и я задумалась: действительно, как это можно
‐ мечтать о Золотом веке и требовать от человека смирения?
Впервые в жизни я услышала от профессора Реформатского о Николае
Морозове. Потом мы с новыми подругами старались подробнее о нем разузнать у
старшекурсниц и студентов университета. Двадцать три года провел этот
неукротимый революционер в Алексеевском равелине и в Шлиссельбургской
крепости. Освободил его лишь девятьсот пятый год. А через пять лет его снова
посадили на год за издание «Звездных песен», и он только что вышел из тюрьмы.
.
Мы достали этот запрещенный сборничек, потрепанный и зачитанный
донельзя неделю хранила его под матрацем, гордясь, но опасаясь. Больше всего
мне запомнились такие стихи:
И был мне знак: свершилось чудо!
Когда на верный путь я стал, Изменник крикнул мне Иуда, Убийцы ‐ Каин мне сказал.
Так я открыла для себя еще одну сторону жизни, ту самую, где убивались
пророки. Они все вместе облеклись теперь в плоть одного реального борца
против деспотизма, которого я узнала. А скоро и черты Золотого века, смутные
прежде, ясно проступили на затертых страницах томика с оторванной обложкой.
Это было «Что делать?» Чернышевского. Такие книжки ,не появляясь в открытую
на свет божий, годами ходили среди московского студенчества ‐ из‐под ‚полы в
полу, из рук в руки. За их чтение могли выгнать с курсов, а может быть, и посадить.
Но лампу Психеи держала я в руке, и пламя познания сжигало душу.
…Первое посещение Художественного театра. «Месяц в деревне». Ракитин‐
Качалов. Во все глаза глядела я на сильную, изящную фигуру, на прекрасное лицо, слушала самый красивый в России мужской голос, в антракте с недоумением и
геном я уставилась на господина, который, позевывая, проговорил:
