На другой день он решил сам отвезти маму в госпиталь, но тащить ее на спине оказалось ему не под силу. Тогда он нанял рикшу возле уцелевшей станции Роккё Мичи. Впервые он ехал по выгоревшим улицам в коляске рикши. Когда они доехали, мама была уже при смерти. Ее невозможно было сдвинуть с места. Рикша махнул рукой и отвез их обратно, не взяв денег. В тот же вечер мама умерла от ожогов.
"Можно снять повязки, чтобы я мог посмотреть на нее?" Доктор в форме военного медика убрал белое покрывало. "Лучше тебе этого не видеть". Мамино тело превратилось в мумию, обернутую в кровавые и задубевшие бинты. Кругом гудели мухи. Все уже умерли - и мужчина, пускавший кровавые пузыри из носа, и женщина с оторванной ногой. Полицейский заканчивал разговор с теми, кто остался в живых, и делал какие-то записи. "Больше мы ничего не сделаем. Надо вырыть яму у крематория Роккё и сжечь их там. Если нам сегодня не дадут грузовик, чтобы вывезти отсюда трупы, в такую погоду…" – произнес он, не обращаясь специально ни к кому, отдал рукой честь и вышел вон. Ни запаха цветов, ни рисовых шариков-данго, ни чтения сутр. Никто не плакал. Одна из обездоленных женщин сидела, зажмурившись, пока старуха расчесывала ее волосы гребнем. Другая, обнажив грудь, кормила ребенка. Появился мальчишка-газетчик, размахивая уже помятым таблоидом: "Только подумайте, из 350 бомбардировщиков, 60 процентов сбито!" - сообщил он с большим энтузиазмом. Сейта тут же посчитал в уме. Получилось, что было сбито 210 самолетов - мысль, не имевшая почти никакого отношения к маминой смерти.
Второпях, он сдал Сецуко на руки своей дальней родственнице в Нисиномии – их семьи некогда договорились, что станут жить сообща, если один из их домов сгорит при бомбежке. Родственница была вдовой и растила детей одна. Ее сын учился на моряка торгового флота, дочь-четвероклассница была мобилизована и работала на авиазаводе Накадзима. С ними жил еще квартирант, таможенник.
7 июня у подножья горы Ичё состоялась кремация. С маминого запястья сняли повязки, нацепили проволочное кольцо с железной биркой. Мельком он увидел мамину кожу – сплошь чёрную, совсем не человеческую. Когда маму клали на носилки, жирные личинки мух посыпались на пол; сотни и тысячи личинок расползались по кабинету труда. Люди, выносившие трупы, давили их ногами. Обгорелый труп, обернутый соломенной циновкой, напоминал бревно. Погибших от удушья и умерших от ран вносили в автобус со снятыми сиденьями, складывали на полу валетом и увозили прочь.
